Виктории, сейчас не хотелось, но и молчать он не мог:

— От сына Рудольфа узнал. А ему передал рыбак, Матвеич.

— Мамонов?

— Да. Поспешай, капитан.

— Дела! — схватился за голову тот, которого Валентин называл капитаном. — Казимира я сегодня же оповещу. Сам в областной прокуратуре побываю у Игорушкина. Если труп не спрятали эти волки, о её гибели, конечно, будет известно в прокуратуре. Как сам?

— Терпимо.

— Казимир дал команду тебя из дела выводить.

— Взяли Рудольфа?

— В Ленинграде. Со всеми потрохами, с валютой и другими причиндалами.

— Отбегался…

— На днях привезут сюда. И сдадут Максинову. Кончать дело будет он.

— Кажется мне, настоящее только начинается…

— Капкан захлопнулся, майор Крестов, — улыбнулся человек за столом. — Ты сработал отлично. С доказательствами, которые ты добыл, этой шайке не выкрутиться. Жаль Лизовскую…

Он потёр шею, опять раскрылся в улыбке:

— Помню до сих пор, как ты едва не придавил меня тогда в питерской подворотне. Сработала твоя хватка.

— Сам виноват, — Валентин тоже вспомнил дождливый Ленинград, суету у железнодорожного вокзала, перепуганного Леонида с баулами и грязную вонючую подворотню, где он поджидал проворного сыщика, считая его осторожные шаги. — Найди Антонину, капитан.

— Не сомневайся. Всё сделаю, — кивнул тот. — Теперь слушай ты меня.

Валентин напрягся.

— Этому бэхаэсэснику, что орал, наболтай что-нибудь. Успокой его гордыню. Ну, ты знаешь что можно, а что нельзя: в границах нашей версии. Пополнее и поконкретнее поведаешь следователю. Решили дело из милиции пока не брать. А там поглядим.

Валентин кивнул, откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Собеседник продолжал:

— И сразу выводить тебя будем из этой игры. Я, собственно, для этого сюда Казимиром и послан. Наших людей в тюрьме подготовил… Ты не пугайся, но тебя повесить придётся. Труп твой я сам заберу.

— Что уж труп?.. Сказал бы тело… — не открывая глаз, слабо возразил Валентин. — Между прочим, Ландграф ставил задачу иную. Я же должен был отработать на очных ставках? Чтоб они совсем раскрылись, поплыли…

— Они у нас и без тебя поплывут как миленькие, — успокоил его тот, — уже раскисли… тёпленькие, можно сказать… Меня другое пугает…

— Что такое?

— Не даёт мне покоя смерть Лизовской. Ты остерегись сам-то. Чужих к себе не подпускай, а наши знак подадут, узнаешь.

Предают всегда свои

Леонид вздрогнул, дёрнулся от сильного удара в бок, открыл глаза, озираясь.

— Закрой хавло, ахламон! Кичман[19] на уши поставил своим храпом! — разъярённый детина в грязной майке маячил над ним.

Леонид вжался в глубину нар, изловчился и готов был уже врезать обидчику ногой в наглую физиономию, но раздался чей-то властный голос:

— Не трожь жорика, Гиря! Макушку забрею!

— Да он, падла, юрсать[20] не даёт! Я ему варежку прикрою и весь базлан.

— Мне твои дела ниже пупка, — с соседних нар внизу не человек, а сморчок в морщинах и бородавках загнусавил врастяжку с новой силой.

— Ты что, Обмылок, фуцином[21] заделался? — огрызнулся детина, нехотя сторонясь.

— Пока тебя боксёры на исповедь таскали, нам коня пустили[22], — сморчок с редкой седой щетиной на впалых щеках, кряхтя, принял сидячее положение, опершись босыми ногами в пол. — Мусора ловцов привезли раскручивать на полную катушку.

— А этот лох? — кивнул Гиря на вникавшего в их разговор Леонида.

— А у этого жорика пахан — козырный туз. Он тебе разом рога посшибает, если тронешь.

— Здесь не воля, руки коротки, — лениво возразил зэк, но от Леонида отошёл и поплёлся в свой угол.

— Его в сучий куток упрятали, — назидательно объяснил Обмылок. — А он оттель командует кучерами. А до тебя, Гиря, ему дотянуться — только моргнуть.

— Ты, Обмылок, словно пастырь на паперти, — хмыкнул четвёртый арестант, философским взором изучая потрескавшийся, в чёрных пятнах потолок и бегающих на нём мух. — Больше всех знаешь?

Обмылок закашлял, затрясся немощным телом. Без сомнений, угадывалось, что существо это страдает тяжёлым и безнадёжным заболеванием, однако умудрилось каким-то образом угодить в тюрьму вместо больницы в ожидании своего печального конца.

— Я червь земной, — прокашляв, загнусавил он. — Откель мне знать больше, нежели дозволено.

— Вот и не гнусавь! — оборвал его четвёртый.

— Фартовый, — Гиря подлез к четвёртому, — что за колхоз?

— А мне почём знать? — отвёл тот глаза. — Ты слышал, какую арапу Обмылок заправлял? Бросили в торбу каких-то лохов. Гудит весь кичман. Не знаю, может, и колокола льют по братве. Но брякуют, что всех их враз повязали.

— Как же они припухли?

— Одно слово, лохи!

— А что мы эфиопа ломаем? — Фартовый повернулся к Обмылку: — Дед, ты жорика пригрел, ты и спроси.

Леонид, всё это время слушавший непонятный разговор сокамерников, толком не разобравшись, всё же сообразил, что сейчас он станет предметом общего внимания, поэтому напрягся и приготовился к самому худшему.

Он не ошибся. Обмылок отыскал его тусклым глазом и поманил костлявым пальцем:

— Гуляй сюда, сынок.

Как ни родным уже стал матрац под его дрожащим от нервного напряжения телом, как ни надёжно, казалось, он вросся в угол нар, а выбираться и спрыгивать вниз на свет пришлось.

— Ты не смотри волчком, сынок. — Откуда-то у Обмылка взялись такие слова, что Гиря и Фартовый переглянулись: заиграл комедию старый фраерок!

— Ты к нам сам пришёл. Ты и объясни. — Обмылок, казалось, напрочь забыл воровскую грамматику, на которой только что общался с дружками. — Мы люди пожилые, без прописок[23] обойдёмся. Может, чем сгодимся? Вон, батька твой письмецо до нас закинул. Тебя разыскивает. Привет передаёт.

Леонид оглядел сгрудившихся перед ним зэков.

— До воли отселяя далеко, — вещал Обмылок ровным голосом, словно читал по книге. — А у нас руки длинные. Если захотим, мы дотянемся. И батьке твоему отсигналим. Так, мол, и так. При нас твой детёныш. Споможем, что можем. А, фраерки?

Обмылок оглядел своих дружков.

Гиря млел, Фартовый скривился — переигрывал Обмылок. Но где тут настоящий зритель? А пацан этот уже сомлел. Уже в их кармане. В два счёта уделал его старый хрен.

— Я не знаю, — сомневался Леонид. — Мне бы отца повидать…

— А почему не повидать? Это зараз. Что сказать ему желаешь?

— Разбросали нас по камерам. Как быть? Что делать?

— Молчать надо. Язык проглотить, — Обмылок даже палец на губы себе положил, чтобы доходчивей было. — Однако слышали мы, кто-то из ваших колонулся уже и полный расклад дал мусорам.

— Не может быть! — взвился Леонид.

— Может не может. А весточка была об этом, — Обмылок округлил глаза. — Мусора против вас насобирали гнили. По уши вы в дерьме. С икрой кого-то взяли из ваших. Три или четыре бадьи подняли со дна. По сорок кил.