Ночью приказал привезти, чтобы никто не знал и не догадывался об их рандеву… Для всех остальных это была его маленькая тайна. Свою игру вёл генерал, зачем ему соглядатаи? В конце концов пойманный преступник Астахин большой интерес представляет для генерала, если всё что знает, ему вывалит, большие головы полетят…»

Мысли Рудольфа оборвались. Без стука отворилась дверь за креслом, на свет из мрака шагнул Максинов. Астахин, пошатываясь, поднялся. Генерал сел. Нажал кнопку. Тут же вспыхнули лампы под потолком, а за спиной Астахина вырос конвоир.

— Снимите наручники, — распорядился генерал.

В один момент команда была исполнена, Рудольф продолжал стоять, разминая ноющие руки. Они остались одни.

— Садись, — буркнул Максинов, внимательно изучая арестанта стеклянными глазами. — Смогу уделить не более часа. Не теряй времени.

— Товарищ генерал, — прохрипел Астахин, но сбился, к тому же внезапно перехватило горло, он закашлялся.

— Ты — арестованный, Астахин, — зло разъяснил Максинов. — Раньше судим за браконьерство. Забыл, как себя вести?

— Никак нет, гражданин начальник, — поборов кашель Астахин вытер со лба невольно выступивший пот. — Извините.

— Слушаю твоё заявление.

— Собственно… я ничего не писал.

— Тогда почему объявил голодовку?

— Чтобы встретиться с вами до суда.

— Излагай суть проблем.

— Прежде, чем начать… — Астахин замялся, подыскивая слова.

Генерал забарабанил костяшками пальцев по стеклу на столе.

— Мне необходимо изложить просьбу, — овладел собой арестант.

— Слушаю.

— Я бы хотел, чтобы наш разговор не записывался на магнитофон…

— Условия здесь ставлю я! — оборвал его генерал. — Не желаешь говорить, тебя немедленно увезут. Ишь, персона нашлась!

— Мне представляется, гражданин начальник, — Астахин становился спокойнее и увереннее по мере того, как заметно раздражался Максинов, — эта встреча имеет обоюдный интерес, разговор далеко не субъективен, он носит государственный характер…

Максинов заалел лицом, но сдержался, не перебивал.

— Поэтому разумнее запись не производить, — закончил арестант. — К тому же не оформленная процессуальным образом, она не будет иметь доказательственного значения.

— Знаешь законы, — поморщился Максинов, — рассказывали мне про тебя сказки разные. Выходит, не врали. С адвокатом советовался или уже личным опытом завёлся?

— В тюрьме каждая камера легально пользуется кодексом. С разрешения начальства. Положено…

— Вот сукины дети! — хмыкнул генерал. — Положено… Усвоили, значит.

— Хорошее быстро приживается.

— А если я с понятыми, которые за стенкой сидят, запись веду? Не учёл?

— Доверяю вашему офицерскому слову.

— Ну, хватит! — хлопнул генерал по столу. — Хватит комедию ломать! Не собираюсь я ничего записывать. Доказательств твоей вины в деле и без того хватает. Ты вот ответь мне как на духу, раз в справедливость играешь, сам-то на рыбнице в своей каюте, куда гостей важных да чинов знатных приманивал, записывал на магнитофон?.. Что примолк? Язык проглотил? Мне теперь всё известно — записывал!.. Даже фотографировал пьяные компании… Вот и поделись со мной всем этим… Раз умного из себя гнёшь, такие улики уничтожать ты не станешь. Среди них, конечно, и мои работники были. Припрятал для шантажа, поэтому и встречу со мной требовал. Так? Чтобы снисхождение заслужить. Расстрела боишься?

— А кто его не боится?.. — глядя прямо в глаза генералу, согласился Астахин. — Каждый на моём месте бы…

— Вот! С этого и начинать надо было. Ладно, — махнул рукой генерал и нажал кнопку.

Вбежал капитан милиции, застыл на пороге.

— Принеси-ка нам чайку, Тимофей Макарович. Два стакана. — Максинов поманил арестанта: — И ты, Астахин, подсаживайся. — Он ткнул пальцем через весь длинный стол в стул напротив себя и хмыкнул. — Не стесняйся, ешь с генеральских рук. Ты у себя на рыбнице разное начальство угощал, теперь у меня отведай. Осетрины, икры да водки я тебя, сам понимаешь, не обещаю, а вот чем сам питаюсь, тем и тебя покормлю.

Капитан уже заполнил стол возле каждого тарелками и чашками с печеньем, с конфетами, с сыром, тонко нарезанным… Манило пьянящим запахом свежее сливочное масло, тускло поблёскивали, просились в рот кружочки колбасы, но Рудольф придвинул к себе только чай, поболтал ложечкой, попробовал хлебнуть и обжёгся.

— Я холодный не пью, — по-свойски подмигнул генерал, поднялся, скинул китель на спинку стула, обратившись совсем в гражданского. — Ты давай… рассказывай, раз заикнулся, что государственный интерес имеют…

Их глаза встретились.

— Сам понимаешь, — хмыкнул генерал, — отказаться выслушать такое не имею права.

— С чего начинать?

— С начала.

— Если с самого начала, то и до утра не хватит.

— А ты не дерзи, не дерзи, — как дитю малому посоветовал генерал и назидательно постучал ложкой по стакану. — Чуешь, как мы мирно сидим. Всё съедим, ещё принесут, мне ведь что пироги на стол, что волков из лесу — только слово скажу. Выбирай…

Они опять впились друг другу в глаза.

— Давай, не стесняйся, — тихо и доверительно подсказал Максинов. — Про гири, что просверлил, чтобы рыбаков обманывать, про икру, что бадьями на теплоходах в разные города отправлял, про валюту в чемоданчиках…

Рудольф заёрзал на стуле, хлебнул ещё, не удержался, надкусил кусочек сыра.

— Про это всё мои орлы уже доложили, а им наколки твои людишки дали, соответственно. Да и наблюдали за тобой не один месяц, сам понимать должен. Совсем за дураков нас не считай. Вышка тебе светит. Ты расстрел себе наработал.

— А ваши орлы… — так же тихо, пригнувшись к столу, произнёс арестант, — не посмели вам доложить…

— Что доложить? Выкладывай, только не заигрывайся, думай!

— Ваши подчинённые?.. Инспекторы, начальники разных отделов, которых я кормил и деньгами снабжал?.. Ваши замы?..

— Вот ты о чём… — Максинов откинулся на спинку стула, поправил волосы на голове расчёской из нагрудного карманчика, с шумом дунул на неё, выпавшие волосики в сторону сдувая. — Говорили мне, Астахин, что чёрт-те кого ты из себя корчишь. И книжки у тебя на рыбнице, которые нигде не достать, иконы понатыканы в углах, антиквариат и прочая хреновина. Прямо ангел с небес на грешную землю свалился! А я не верил… Червь ты! Из навоза выбрался, в белых штанах побегал да понагадил кругом. Вот я тебя в навоз этот и урою за мыслишки твои гадкие. Паразит ты, но один пропадать не желаешь. За собой людей, которых сам же и сманил, утащить хочешь. Ты их прикормил специально, обласкал специально, а теперь их судьбами со мной торгуешься. Где же твои ценности?.. Справедливость?.. Совесть человеческая, наконец?

— Мы — люди тёмные, — глухо буркнул Рудольф. — Вы явно делаете мне комплимент. Какие у нас ценности? Живы — уже хорошо. А дальше не загадываем. И на свою лампаду никого я не скликал, мотыльки из-за собственной корысти на огонь слетались, крылышками рисковали.

— А зачем же ты их на магнитофончик да на фотоаппарат?

— Не о мотыльках речь, Евгений Александрович…

Разволновавшись, Астахин забылся, назвав