было таким сильным, что у меня ничего не работает? Ни на сестру, ни на какую-то другую женщину. Я как ангел. До сих пор непорочен.

Но тогда я, дрожа от холода, не чувствуя пальцев, носа, щек, вошел в комнату. Тебя развязали, перестелили постель, кое-как одели в сорочку и накрыли. Я помню, что даже раны твои перевязали, чтобы они не кровили.

Лежа в своей постели, пытаясь согреться и не сильно клацать зубами, я был рад. По щекам катились слезы от того, что к телу возвращается чувствительность и меня всего словно колет раскаленными иглами. И от того, что Бог услышал мой маленький голос. Он спас тебя.

Вот тогда ты стала другой. Не той, что я знал тебя прежде. Еще сильнее, молчаливей. Я любовался тобой, пока никто не видит. Как же мне хотелось иметь столько мужества и сил, как у тебя. В тебе всегда был этот стержень. Мне хотелось, чтобы ты впустила меня в свою жизнь. Рассказала, что пишешь в тетради, которую всегда носила с собой.

Прошли месяцы. Ты стала совсем взрослой и какой-то отстраненной. Помню, как мать и отец относились к тебе. Я был восхищен. Ты не ломалась, ты продолжала жить, как прежде. Ходила в школу и делала привычные домашние дела. Смогу ли я когда-нибудь стать достойным тебя? Стать твоим другом?

Возьмешь ли ты меня с собой?

Да, я понял, что ты хочешь уйти. Уйти насовсем. Это было понятно по твоему взгляду. Ты решилась. А еще я видел, как ты тайком выносишь из дома свои вещи. Я видел твой тайник у забора. Но никому ничего не сказал. Знаешь почему, Магда?

Потому что я ждал, что ты заберешь меня с собой! Той ночью ты думала, что я сплю. Ты оделась, положила свой крестик на подушку. Раскрыла окно и легко влезла на подоконник.

Я лежал с открытыми глазами и смотрел на тебя. «Вот сейчас, – думалось мне, и дыхание замирало в груди от предстоящего восторга, – вот сейчас Магда протянет мне руку. Она возьмет меня за руку крепко-крепко и уведет из этого дома».

Разве ты не видела, как мне было там плохо? Как нам обоим было плохо, Магда? Ты ведь прошла через то же, что и я.

Ты просто выпрыгнула на улицу, не оглянувшись! Ты оставила меня с ними, нашими родителями. Одного. Совсем одного в этом доме.

Я бросился к окну. Но не мог позвать тебя, потому что горло будто сдавили холодные пальцы. Ни закричать, ни вдохнуть. Отчаяние. Я смотрел, как в ночи тенью мелькает твое темное платье. Ты ускользнула, растворилась, будто никогда и не было у меня старшей сестры.

* * *

– Ты хоть представляешь себе, что я тогда чувствовал? – Матвей снова ухватил Лину за волосы и потянул, чтобы заглянуть ей в глаза.

– Я не знала. – Журавлева плакала.

Плакала искренне, переживая снова все, что было в те месяцы перед побегом из дома.

– Ты знала, – он был непреклонен, – ты все знала. Ты просто не воспринимала меня. Ну кто я такой? Мальчишка? Никому не нужный, забитый, сопливый пацан.

– Перестань…

– Закрой свой рот! – делая на каждом слове ударение, прокричал Матвей.

Он оттолкнул Лину. От ярости ноздри его раздувались, как у разъяренного быка. Он размазывал по скулам непрошеные слезы. Воспоминания, пробудившие в нем маленького мальчика, померкли. Остались лишь обида и желание отомстить.

– Ты всегда была эгоисткой, Магда. Весь наш дом, весь мир, все вообще должно было вращаться вокруг тебя одной. Только ты! Только твои мысли и чувства. Ты одна. Одна против всех и каждого. Такая стойкая Магдалина, которая встречает испытания с честью! Тебе было плевать на меня. Всегда плевать!

– Матвей!

– Не смей! Слышишь! Не смей что-то мне говорить.

Мужчина привычным движением расстегнул ремень на джинсах и одним резким, сильным движением выдернул его из шлевок, отрывая одну из них. Он возвышался над распятой на кровати женщиной. Он был сейчас самым главным, самым сильным.

Крутнув ремень кистью, Матвей поймал его, сделав петлю вокруг запястья.

– Молись, – сказал он. – Молись, если еще помнишь, как это делать.

Рассекая воздух, ремень рванулся к ее спине.

* * *

Матвей сидел на полу, опершись спиной о край кровати. На висках выступил пот, волосы липли к черепу. Дыхание сбилось. Руки, лежащие на коленях, дрожали. Он смотрел на них. Эту дрожь было не остановить силой воли, да Матвей и не собирался.

Ремень мертвой змеей валялся рядом с кроватью.

Лина охрипла от крика и могла только стонать. Ее спина горела от побоев. На коже проступили быстро наливающиеся синевой полосы. Из сознания вытеснились все мысли. Ничего кроме этой боли и страха.

Темная комната, старая кровать с продавленным матрасом. Яркая полоса света, режущая глаза и делающая темноту вокруг плотной, осязаемой.

Духота. Запахи. Плохие запахи, тревожные. Мужской пот с оттенком дешевого парфюма. Моча, Лина не смогла сдержаться. Кровь, густой металлический запах, что оседает в ноздрях и на языке. Пыль, поднятая ударами ремня по матрасу.

Пылинки попадали в полосу света и становились яркими блестками. Они то поднимались, то опускались, то уплывали в сторону и терялись в темноте. Матвей зачарованно вглядывался в них.

– Красиво, да? – Его голос охрип, стал ниже, гортаннее. – Это как космос. Посмотри. Ты видишь?

– Отпусти меня, – прошептала Лина.

– Нет.

– Я никому не скажу…

– Конечно, не скажешь. Я ведь не идиот, чтобы отпустить тебя.

– Пожалуйста.

– Ты просишь? – Матвей обернулся к сестре.

– Я очень прошу тебя!

– Неужели, Магда, ты меня заметила? Невероятно! После стольких лет.

– Отпусти меня. Мне очень больно.

– Разве ты знаешь, что такое настоящая боль?

Матвей улыбнулся. И не было ничего хорошего и доброго в этой улыбке. Его глаза оставались глазами хищника, почуявшего кровь жертвы.

* * *

– Магда, неужели ты всерьез думаешь, что только твое детство было сплошным кошмаром? Хотя да, именно так ты и думаешь. Ведь правда? Только ты была в центре Вселенной, точкой отсчета, началом начал, единственной. Только то, что происходило с тобой, было важным. Только твои чувства имели значение.

Ты ведь старше меня на восемь лет. И когда я делал первые шаги, ты могла уже вырываться из нашего дома. Быть где-то еще. У тебя была возможность помочь нам обоим, но ты молчала. Ты воображала себя героиней? Или великомученицей? Терпеливо сносила все: побои, унижения, рабский труд, пренебрежительное отношение родителей. Несла на хрупких плечах тяжелое бремя. И, наверное, безмерно была собой горда?

Куда такой тебе до маленького человечка, которому нужна была защита?

Помнишь чулан, где хранились банки, зимние вещи