к груди, погладила по головке, поцеловала и уложила в постель? А после принесла молока и пряник?

Нет! Ты же знаешь, помнишь, что наша мать не способна на такое. Она схватила меня за руку и рывком посадила на полу. Взяла за подбородок и задрала мое лицо, чтобы я смотрел ей в глаза. Помнишь ее глаза, Магда?

Никогда больше я не видел таких глаз. Серые, холодные, блестящие неземным светом. Думаю, такие глаза у ангелов. В них страшно заглядывать, в них такие бездны, что можно задохнуться.

– Где она? – спросила мать, сжимая мой подбородок, оставляя синяки своими сильными грубыми пальцами.

Что я мог сказать? Ответов у меня не было. Поверь, если бы я знал, я бы рассказал ей все. Потому что вместе со слезами из меня вышла вся любовь к тебе, сестрица. Ты научила меня тому, что в мире есть обида и ненависть.

Она избила меня, колотя кулаками куда придется. А потом просто ушла из комнаты. Я лежал на полу и слушал, как они говорят с отцом. Им было все равно, что будет с тобой. Тебя, ты знаешь, вычеркнули из нашей жизни задолго до побега. Мне показалось, это для них стало облегчением. Все в руках Господа, Он рассудит, как с тобой быть. Но в том, что тебя ждет скорое покарание, они не сомневались.

Мать прокляла тебя. Сняла постельное белье с твоей кровати, не обращая внимания на меня, жавшегося в угол, занялась обычными домашними делами. Отец что-то чинил в огороде. До меня никому не было дела.

Через неделю я, забывшись, упомянул тебя. Мать взяла меня за лицо, сжала щеки, заставляя открыть рот. Пальцы с короткими ногтями впились в мой язык. Я трепыхался, подавляя всеми силами рвотный рефлекс.

– Не смей произносить это имя! Этой скверне не место в этом доме. Здесь живет Бог!

Она дернула меня за язык. Сильно. Я слышал, как что-то отвратительно хрустнуло. Мой рот полыхнул от боли, я завыл и прикусил ее пальцы. Она наотмашь ударила меня по голове. Я упал, а мать склонилась надо мной, выставила указательный палец, целясь в глаза.

– Еще хоть раз услышу от тебя что-то неподобающее, вырву твой поганый язык. Лучше ты будешь немым, чем накличешь гнев Бога.

И я действительно стал немым. Почти две недели я мог только пить и есть, откусывая крошечные кусочки. Язык опух и не помещался во рту до конца.

Этого бы не случилось, если бы ты была рядом. Но ты бросила меня. Знала, какие они, и все равно бросила.

Так почему я должен тебя прощать?

* * *

В какой момент она потеряла сознание, Лина не заметила. Она снова пришла в себя, но Матвея рядом уже не было. Со всех сторон ее окружала темнота. Сколько прошло времени с тех пор, как она села в машину? Несколько часов? Сутки? Неделя?

Любое движение доставляло боль. Лина попробовала освободить руки, но сил не хватило. Тогда она закричала, не особо надеясь на то, что ее услышат. Ведь она кричала тогда, когда Матвей хлестал ее ремнем. Орала, звала на помощь, срывала голос. А он хохотал. И охал, когда ремень опускался на ее тело. Бил с оттяжкой, сдирая кожу.

Почему с ней он не довел дело до конца? Почему не накинул ремень ей на шею и не удавил? Разве не этого он добивался?

Лина видела фотографии его жертв. Она читала отчеты судебного патологоанатома. Знала, на что оказался способен ее брат.

* * *

– Рождение второго ребенка обычно снимает многие вопросы у первого. Откуда берутся дети? Почему у некоторых теть бывают такие круглые животы? Можно ли играть с братиком или сестричкой сразу, как только мама принесет его из больницы? А что он ест? А как он спит? А почему он не ходит и постоянно кричит?

У меня такого не было. Мать стала носить платья без пояса. На меня свалили еще больше обязанностей. Приходя из школы, мне следовало отправляться в огород, потом к корове, потом вымыть пол. И уже потом, если оставались силы, сесть за уроки. И все это нужно успеть к вечерней молитве. Потому что потом никаких дел уже быть не могло.

Ни на каком учете она не стояла. Уже во взрослой жизни я поняла, как вынашивают детей женщины, которым ребенок действительно нужен. Им в голову не придет соблюдать пост, выстаивать на коленях долгие часы, отбивая земные поклоны перед алтарем. И уж точно они подготовятся к родам.

Утром, когда я собиралась в школу, мать охнула и тут же перекрестила рот. Она стояла у стола в кухне, а по ее ногам текло. Я подумала, что она описалась.

– Началось, – сказала мать, глянув на лужу под своими ногами.

Потом спокойно через нее переступила и пошла из дома. Я помыла пол, опаздывая на первый урок. Но если бы не убрала, то после меня ждало бы наказание.

Вечером отец, который вообще мало со мной говорил, сказал, что у меня теперь есть брат. Я понятия не имела, как на это реагировать.

Через пару дней мать вернулась со свертком. Матвей, так они его назвали, сопел и тужился. Я хотела посмотреть на него, подошла ближе и взглянула на маленькое сморщенное личико. Ребенок в этот момент заплакал. Мать отпихнула меня, уходя в свою комнату.

Матвей рос, я взрослела. Он засыпал под молитвы, просыпался к заутрене. С открытым ртом смотрел на иконы и пальчиком мог показать любого святого, которого называли родители. Он рано заговорил. Его стали учить Библии.

Щуплый бледный мальчик. Он тенью ходил за отцом, делал все, что скажут. Ни разу не вышел во двор один. И уж точно не собирался играть или просто смотреть, как играют соседские дети. Он во всем был лучше меня.

Да, и ему попадало. Он тоже стоял на коленях ночи напролет, вымаливая прощение. Но не за шалости. А лишь за то, что перепутал порядок молитв. За то, что не вычистил как следует лампадки. Не до блеска отполировал оклады икон.

Мать била его, а он целовал ей руки. Отец давал ему подзатыльники, а Матвей стоял с поникшей головой, даже не пытаясь защититься. Он смотрел на меня, и у меня от этого взгляда все тело покрывалось мурашками. Не может маленький мальчик так смотреть. Он был таким чужим. Слишком покорным судьбе, слишком податливым. Родители лепили из него того, кого не удалось вылепить из меня.

Нужно ли говорить, что я не воспринимала его как брата? Он