И все равно пользовался тяжелой артиллерией, лишь бы не соскочила! Что, мало у тебя было трофеев, Корнилов? Донельзя захотелось Черёму в коллекцию? А скажи, Дим, если бы я тогда от тебя не сбежала, как скоро ты бы меня бросил? Какой у тебя предельный срок интереса к девчонке, прежде чем она тебе надоест? Подозреваю, мой как раз был на исходе?

Дима нахмурился: она все же умудрилась задеть его за живое.

— Не был, Ленка, — выдохнул он и зачем-то взялся руками за край стола. — С тобой как раз все оказалось серьезно! Я понятия не имел, чем ты меня так взяла, но я не собирался с тобой рвать и до одури боялся, что ты узнаешь об этом чертовом споре и решишь… Ну, ровно то, что ты и решила! Если бы не эта подстава Жнеца!.. — он снова усмехнулся, на этот раз с горечью, и отвернулся, а Лена опустилась обратно в кресло и, кажется, стиснула пальцы до белизны.

— Я была уверена, что ты не можешь испытывать ко мне чувств, — с застарелой болью призналась она. — У тебя такие девчонки всегда эффектные были, а я так — как зверушка дикая, из спортивного интереса. Ты же ни разу не говорил…

— Да не умею я о таких вещах говорить, Черемуха! — оборвал ее Дима, так на нее и не посмотрев. — И никогда не умел! Ну, видимо, ты права, и я — закомплексованный болван! И ничего с этим не поделать! Либо терпи, либо пошли к чертовой бабушке и живи спокойно! Я бы тебе искренне посоветовал второе! Но ты, разумеется, выберешь первое. Из вредности. Как всегда.

Лена, до этого момента в упор глядевшая на свои руки и чувствующая себя бесконечно потерянной, на его упоминании вредности вдруг хрюкнула. Откровенно, от души, вопреки мелькающим в голове невеселым мыслям, поддавшись, как всегда рядом с Димкой, бескомпромиссным эмоциям. Он единственный на свете имел на Лену такое влияние, и она не могла ему противиться. И за первым смешком последовал второй, а потом третий, четвертый, и Лена сама не заметила, как вдруг рассмеялась в голос, оставляя позади и едва не разразившуюся новую ссору, и горечи ссоры старой. Ах как хорошо, как свободно было от этой разрядки — и какой невыносимо забавной казалась Димкина фраза про вредность. Да, Лена была вредной! И как же славно, что Димка об этом знал!

Его удивления хватило на четверть минуты, но заливистый, завлекающий Ленкин смех просто втянул в собственную отчаянную веселость, и Дима, глядя в ее блестящие глаза, на ее растянутые в неподдающейся укрощению улыбке губы, слыша эти освобожденные Ленкины нотки, сам захохотал без причины, без остатка, просто потому, что все по-прежнему было очень серьезно и невозможно оказалось ничего объяснить.

Как в юности, пропади все следующие двенадцать лет пропадом! И не было на свете ничего важнее и нужнее, чем этот вот неукротимый взаимный смех, от которого ломило щеки и начинали побаливать мышцы пресса, зато просветлялась голова и растворялась чернота в сердце.

— Ты изверг, Корнилов! — кое-как, обхватив ладонями щеки, выговорила Ленка. — Ты почему меня смешишь? У нас с тобой, между прочим, серьезный разговор был, а я теперь даже дышать серьезно не могу!

Кажется, смешила именно она, как и возводила на Диму напраслину, но какое это имело значение?

— Изверг после болвана — это уже прогресс, Черемных! — заметил он и хмыкнул, увидев, как уголки ее губ снова поползли в улыбку. — Еще немного — и до шалопута дослужусь. И тогда одной премией ты не отделаешься!

Шалопутом Лена его называла, когда он совершал какой-нибудь залихвацкий поступок, вроде переноса ее на руках через залитую водой проезжую часть. И она должна была, конечно, нахмуриться за очередную его несерьезность и столь нелестное отношение к ее инициативе с окладом, но слишком нахальная корниловская физиономия заставила только погрозить кулаком и снова прыснуть и отдаться беспечному смеху.

— Ох, Корнилов!..

— Ох, Черемуха!.. — рассмеялся с ней в унисон Дима, оставляя позади все еще теплившиеся обиды. Может, им обоим нужна была эта странная встряска с взаимными обвинениями? Теперь, когда все они прозвучали, словно бы не осталось последнего камня за пазухой. А в груди распускалась давно забытая уверенность в том, что все еще впереди и что он обязательно возьмет свое — возьмет то, что всегда ему принадлежало и в чем он нуждался больше всего на свете. — Ленка…

— Добрый день, молодые люди! — раздался позади голос Милосердова, и смех оборвался, как по команде. Ни один из них не заметил, как Николай Борисович зашел в кабинет, и теперь следовало понять, как давно он стоит за их спинами. — Ваш смех слышен даже на соседней улице, — продолжил тем же откровенно осуждающим голосом Милосердов. — Я рад, конечно, что у вас хорошее настроение, но, боюсь, остальные сотрудники могут не понять этого веселья посреди рабочего дня.

Ленка тут же сузила глаза и вызывающе посмотрела на своего управляющего.

— Почему они должны что-то понимать? — довольно резко поинтересовалась она. — Их дело — выполнять свою работу и получать за это зарплату. Никакие оценочные суждения в их обязанности не входят!

Дима незаметно усмехнулся: вот это была настоящая Ленка, от прямолинейности которой порой стрелялась даже завуч. И ее лучше было не трогать.

Николай Борисович поморщился и шагнул вперед.

— Насчет зарплат я и хотел поговорить с вами, Елена Владимировна, — достаточно смиренно сообщил он. — Если можно, в более спокойной обстановке и желательно наедине.

Ну еще бы! Не при охране же подобные вещи обсуждать, ее это вообще никак не касается.

Дима поднялся, не давая Лене ответить: не тот случай, чтобы втягивать ее в конфликт с управляющим. Которому, по-хорошему, вообще не следовало бы ничего знать об их отношениях.

— Я пойду, Елена Владимировна, — откланялся он и предупреждающе качнул головой на Ленкину попытку возразить. — Спасибо за билеты: Кирюха давно в цирке не был, порадую его, когда из школы вернется.

Она пару раз недоуменно моргнула, однако быстро сообразила, что он играет для Милосердова, чтобы тот не начал задавать ненужных вопросов.

— Не за что, Дмитрий, — кивнула она, отпуская его. — Буду рада, если Кириллу понравится представление.

Они обменялись дежурными улыбками, и, когда за Димкой закрылась дверь, Лена перевела взгляд на Николая Борисовича.

— У соседки ребенок заболел, она попросила билеты пристроить, — на ходу сочинила она не слишком правдоподобное объяснение для управляющего и указала на стул, предлагая ему садиться. Николай Борисович чуть поддернул брюки и воспользовался ее предложением. Лена тем временем прикрыла чистым листом