вниманием отнесся к Анзье, что очень польстило молодому философу. Поначалу анализ был очень продуктивным, но восторг от четырех лет удачной работы сменился на гнев, когда случайно Лакан узнал в пациенте сына той самой Эме, которую описывал в диссертации!

Впрочем, опираясь на интервью Анзье, мы можем предположить также наличие и других, менее очевидных причин для прерывания анализа. Так, Анзье говорит о том, что у него был сформирован позитивный отцовский перенос на Лакана; и вот спустя несколько лет работы техника Лакана преобразилась: сессии стали короче, «Лакан открывал дверь и указывал на избранного, который войдет в кабинет лишь затем, чтобы снова через десять — пятнадцать минут уйти»[319]. На сеансах Лакан также позволял себе вольности вроде чтения книг, бутербродов с чаем, ответов горничной, иногда покидая комнату, приговаривая: «Не позволяйте, чтобы сеанс прервался в мое отсутствие»[320]. Кроме этого, был ряд и других ситуаций, которые заставили Анзье прервать анализ в 1953 году. Как известно, именно тогда произошел первый раскол во французском психоанализе, и потому для Лакана расставание со своим анализантом, которого он попросил держать в тайне информацию о коротких встречах, было знаковым.

Так или иначе, но Анзье остался непреклонным и прервал анализ с Лаканом, а затем продолжил работу уже с Жоржем Фавезом (членом ФПО), аналитиком швейцарского происхождения, которого ценил за методичность и умеренность, позднее он занимался с Жюльеттой Бутонье[321]. В тот же момент он начал изучать анализ в рядах Парижского общества.

В 1953 году Анзье создал очень амбициозный проект — синдикат психологов и психоаналитиков, фактически «профсоюз», который возглавил Д. Лагаш, а Анзье стал автором устава. Организация просуществовала вплоть до 1970-х годов.

В 1955 году Анзье начал преподавательскую карьеру в стенах Страсбургского университета; спустя девять лет, в 1964-м, он перешел в Нантский университет, между прочим, крупнейшее образовательное учреждение по числу студентов во Франции. В Нанте Анзье активно участвовал в создании кафедры психологии, по образу такой же кафедры в Сорбонне, где преподавал Лагаш. Главная задача, которая в этот момент стояла перед Лагашем, Анзье и частью их сторонников, — это отделение психологии от других дисциплин в самостоятельную.

К 1957 году относится первый серьезный текст Анзье — диссертационная работа «Самоанализ: его роль в открытии Фрейдом психоанализа, его функция в психоанализе» (L'auto-analyse: son rôle dans la découverte de la psychanalyse par Freud, sa fonction en psychanalyse) под руководством Жюльетты Фавез-Бутонье. Работа опубликована в 1959 году под таким же названием и стала первым серьезным трудом молодого исследователя, однако это не окончательный ее вариант: труд редактировался и дополнялся как минимум дважды — в 1975 и 1988 годах.

В этой книге Дидье рассказывает о том, как Фрейд начал анализировать себя и как из этого опыта возник сам психоанализ. «Как был изобретен психоанализ […] — это история, которой посвящена эта книга […]. Это невозможно понять, если не принимать во внимание предысторию Фрейда. Это история внутреннего предприятия, которое опиралось на поддержку целого ряда психических процессов, являющихся результатом везения (good fortune) Фрейда, который осознал их до того, как, наконец, представил в собственной работе. Но это также история, тесно связанная с особым социальным, культурным и семейным происхождением, что влияло как на Фрейда, так и на многих его современников и пациентов, на их психологические проблемы определенного типа и определенное функционирование психического аппарата»[322].

В собственном анализе Фрейда, конечно, господствовала нарциссическая тенденция (которая не может сделать самоанализ исчерпывающим), но при этом Фрейду хватило воли на то, чтобы двинуться дальше, преодолевая сопротивление «Я». В качестве главной цели анализа Фрейд поставил не выяснение собственных комплексов, а изучение принципов работы психического аппарата как такового.

Анзье тщательно подошел к выбору источников, учитывая, что после смерти отца психоанализа существовало столько легенд и недобросовестных «свидетельств». Автор использовал переписку Фрейда с Флиссом (Фрейду был необходим слушатель, адресат его речи, пусть даже и молчащий — все как в анализе). Анзье исследовал автобиографические свидетельства, которые оставил Фрейд, и ряд откровений, которые он позволял себе в кругу знакомых (записанных с их слов), ряд интервью и воспоминаний, оставленных его родными, близкими и пациентами, хотя последние две группы источников не очень велики — Фрейд искренне сомневался, что он, а не его теория, может заслуживать интерес у публики, а также в целом был человеком, не желающим освещать подробности своей жизни для широкой аудитории. Однако наравне с этим важно помнить, что изоляция, о которой говорил Фрейд и которая считается неизменной частью психоаналитической легенды, существовала только со стороны научного общества; она не касалась социальной, профессиональной и эмоциональной жизни Фрейда, хотя о последней, как стало понятно благодаря Анзье, мы знаем не так уж и много.

Анзье привел ряд интересных наблюдений, показавших, что его работа интересна не только как психоаналитическое исследование, но и как настоящая биография (по крайней мере, раннего Фрейда). Так, например, автор объясняет выбор Фрейдом супруги: «Его привлекла веселость молодой женщины, которая, вероятно, бессознательно напомнила ему игривость, столь характерную для его собственной матери Амалии. Более того, Марте был 21 год, как и Амалии, когда родился Зигмунд»[323].

Или вот другой пример из этой замечательной работы. Опираясь на сновидение о сыне, приснившееся Фрейду в январе 1898 года, Анзье устанавливает момент окончательного разрыва с Флиссом и появление психоанализа как независимой дисциплины.

Вот это сновидение (цит. по тексту шестой главы «Толкования сновидений» Фрейда, откуда оно взято самим Анзье): «Выше я обещал высказаться относительно еще одного сновидения, в котором не проявляется мое “Я”, что и оно эгоистично. Я сообщил, что мне снилось однажды, будто профессор М. говорит: “Мой сын, Миоп[324]…” [der Myop. — Д.Л.], — и упомянул о том, что это лишь вступительная часть к Другому сновидению, в котором играл роль и я. Вот это главное сновидение, абсурдное и непонятное словообразование которого требует от нас разъяснения. Вследствие каких-то событий в Риме необходимо вывести из города всех детей.

Действие происходит у больших античных ворот (Porta romanae Сиене, я знаю, это уже в сновидении). Я сижу у колодца; я очень расстроен, чуть ли не плачу. Какая-то женщина — служанка, монахиня — приводит двух мальчиков и передает их отцу. Отец не я.

Старший из этих мальчиков похож на моего старшего сына, лица младшего я не вижу; женщина, приведшая мальчиков, хочет поцеловать его на прощание. У нее большой красный нос. Мальчик целоваться с ней отказывается, но подает ей руку и говорит „Auf Ceseres“, а нам обоим