богословия есть люди, сознающие эту правду, но их слишком мало. Во благо церкви поместной необходимо, чтобы она потребовала от всех, кому вручает святое дело научения боговедению, немедленно и цельно стать на этот путь честного исповедания верховного закона правды Божией.

Раз мы признаем верховное значение любви, станет потребностью совести нашей приобрести добрые навыки устойчивой любви, стать логичными в любви, оставаясь верными ей всем складом ума, всем складом симпатий, всем укладом жизни нашей. Покаяние исправит и ум, и сердце, и жизнь нашу.

Отчего в христианских школах не только не отведено место первое воспитанию воли в направлении христианского понимания добра, воспитания духа к добрым навыкам устойчивой любви, кротости, смирения и великодушия? Отчего у нас так мало людей, способных стать воспитателями, так мало, что на каждом шагу можно слышать сомнение в возможности найти их. Горе, горе нам, потому что это правда! В церкви нашей так мало людей с любовью упорядоченным умом и сердцем, крещёным любовью, что трудно найти воспитателей, способных с разумной любовью отнестись к воспитываемым, способных не исказить самых святых принципов, понимая и прилагая их с любовью. И вот мы не можем призывать к любви, сами не понимая её разумного, мирового, вечного значения. Горе нам, потому что дети наши остаются не дисциплинированными любовью и дошли до того, что ещё на школьных скамьях в самой грубой форме выражают озлобление своих не дисциплинированных любовью сердец, юноши наши в стенах высших учебных заведений храм науки обращают в вертеп разбойников. Горе, горе нам. Всё это наша вина, потому что сами мы не дисциплинированы любовью, не любили детей и юношей наших до разумной любви к ним, до братского единства с ними, до оразумления любви для них. Горе нам: мы были не старшими друзьями, не любящими братьями, а сухими педантами-педагогами, тем вицмундирным начальством, которое только умело требовать к себе повиновения, не любя до потребности убеждать умы, достигать сердечного единения.

Мы не можем призывать к кротости, сами не понимая разумной христианской кротости, которая с покладистой уживчивостью беспринципного непротивления злу ничего общего не имеет. Мы сами слишком мало любим, чтобы понять разумную кротость с точки зрения разумной любви. Мы и кротость оглупим и сделаем не элементом порядка и мирного благоденствия, а превратим в яд, парализующий всякую добрую энергию, делающий безоружными по отношению ко всяким эксплуататорам, способным злоупотреблять кротостью. Мы не любим до понимания необходимости обособления кротких от злых и стройной организации жизни на началах разумной кротости для кротких. В наших устах кротость становится благоглупостью, утопией неразумного применения буквы отрывочных сентенций христианской нравственности к строю жизни, ничего общего с христианством не имеющим. Мы только и можем оклеветать кротость, как оклеветали любовь. Горе, горе нам! Преподавая мертвящую букву кротости, мы достигли только одного: дети и юноши наши возненавидели кротость, поклонились грубости, буйству, являют все признаки бесноватости.

Мы не можем призывать к смирению, сами не смирившие себя до живой любви. Мы и смирение оклеветали; из разумной силы души превратили в неразумные цепи, на которых преступно держали рабами нашими тех, кого должны были делать достоянием Божиим, призванным к христианской свободе, к «свободе славы чад Божьих». Мы и смирение оглупили, оклеветали нашим нечистым к нему прикосновением. И наши дети, наши юноши возненавидели смирение, из гордости сотворили себе кумира и поклонились ему. Безумие гордости обуяло их, но мы раньше их поклонились этому кумиру и служили ему, принося человеческие жертвы гордости нашей. Горе, горе нам.

Мы не можем призывать к великодушию, сами чужды благородства духовного и великодушной справедливости. Мы и великодушие оклеветали, превратили его в попустительство бессрочного коснения во зле, в терпение не на доброе дело созидания добра, а на злое дело бессрочного застоя и вредного попустительства всяких злоупотреблений, всякой неправды. Дети и юноши наши возненавидели великодушие, потому что и тут им предлагалась одна буква мертвящая, лишённая животворящего духа любви, созидающей жизнь на началах великодушия. И дети, и юноши наши стали изумительно чужды всякого великодушия, избрали жизненной программой своей ожесточённую борьбу и мстительное разрушение. Горе, горе нам, потому что сами во всём этом виноваты, лишив все эти буквы христианской добродетели животворящей силы и разума духа любви!

Что же удивительного, что мы пожинаем то, что сеяли, что дети наши превратились в бесноватых и стремятся весь храм церкви поместной, весь храм отчизны нашей превратить в вертеп разбойников. Мы не научили их пониманию любви, мы не воспитывали их в привычках любви, мы не возвысили их до добровольной дисциплины любви, мы не призывали их разумно устроять жизнь на началах любви и братского единения, мы не указывали им пути, достойные любви, ту разумную программу мирного прогресса, которая без грубой борьбы и жестокого разрушения зданий на головы в них живущих может надёжно и быстро привести нас к мирному благоденствию жизни на основе любви и братского единения. Мы говорили им: верьте в Бога-Любовь, но не мечтайте об утопии организации жизни на началах братства и любви. Они отвернулись от нас с негодованием, – и были правы, не мирясь с нашим отношением к вере и жизни. У них не хватило любви, чтобы самостоятельно додуматься до лучшего отношения к вере, до разумения путей любви к созиданию правды любви в жизни. Нам ли бросать камень в них за это?! Горе, горе нам! Пора покаяться, от всего сердца сказать Господу: «беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих!»[63]

Горе, горе нам! Мертвенность и распыление во всех областях жизни нашей, потому что нет животворящего духа любви в нас и верховный закон о любви у нас в пренебрежении и забвении. Всё те же мертвенность и распыление, которые делают вероучение наше никого не убеждающим и никого не научающим, школы наши – не упорядочивающими умы и не воспитывающими сердца, делают и жизнь нашу семейную, общественную, церковную и государственную такими же хаотическими грудами неупорядоченной буквы. Везде и во всём тоже распыление, та же мертвенность! Самое семейное начало расшатано до того, что супруги и дети с трудом переносят взаимную зависимость, которая в отсутствии цемента любви становится из сердечной потребности мирного единства цепями, которые и стремятся порвать. Любовь заставила бы покаяться в малой любви друг к другу. Изменив любви к Богу до непонимания жизненного значения Его верховного закона о любви, мы не алчем и не жаждем любви, любовью называем себялюбивые капризы сердца нашего; где же