сейчас 2018 год! Ветеранам Великой Отечественной давно уже за девяносто! В этом возрасте песен не поют. А коньяки и подавно не распивают!

— А много ли ваших было, Лаврентий Петрович? — осенило спросить Сашу.

— Так все и были, сестренка, — подмигнул лежачий. — А что, это так странно слышать?

— Странно. — С глаз девушки вдруг упала пелена.

Лаврентий Петрович лгал. Лгал от первого слова и до последнего. Нет, доказать Саша это сейчас бы не смогла — у нее не было сведений, в каком полку служил Лаврентий Петрович во время войны, и служил ли вообще… Но то, что он говорит неправду, было девушке очевидно.

А потом вдруг стало не менее очевидно другое: над Лаврентием Петровичем покачивалась сверкающая гильотина! Да-да, гильотина, — огромная, неотвратимая… Почему она не казнила Лаврентия Петровича раньше, девушка понять не могла. Но эта гильотина была больше, куда больше, чем та, что нависла над головами давешних людоедов в кафе «Остров»!

— Увидела все-таки. — Голос Магистра заставил Сашу подскочить на месте. — Ай, молодец, девчонка! Ай, порадовала старика!

— Но?.. — Саша перевела взгляд на куратора. Потом на Лаврентия Петровича. Потом опять на куратора… — Но я почему-то не вижу его проступков, Магистр. И ничего не чувствую… Вот вообще ничего! Почему?

— Ну, ты не одинока, — доверительно подмигнул рысь. — Обернись.

Саша, недоумевая, послушалась…

Николай и Амвросий с одинаково умильными лицами взирали на «героя Великой Отечественной».

Старец Миларет кусал до крови губу и тряс головой.

Дриада выкручивала кожу на запястье — еще чуть-чуть, и нежная кожа не выдержит, порвется!

И даже псы вели себя как-то странно. Не реагировали на Лаврентия Петровича никак. Вот совсем никак — будто его здесь не было. А уж они-то, по идее, должны были чувствовать злодея, над которым нависла исполинская сверкающая гильотина! Но Черныш, Конопуш и Снежный почему-то не обращали на Лаврентия Петровича никакого внимания.

***

— Насмотрелась? — приторным голосом осведомился премудрый рысь.

— Вроде. — Саша на всякий случай опять оглянулась на друзей. Те, как стояли с умильными лицами, так и продолжали стоять.

«Ничего себе!» — подумала девушка и перевела взгляд на собак. Псы все так же не обращали на Лаврентия Петровича внимания. В то время как на зверюшек, с опаской выглядывавших из грота дриады, — очень даже.

— Тогда пора заканчивать представление, — вздохнул Магистр. — А то Миларет, того и гляди, совсем себе губу откусит. Да и Натали придется руку штопать.

С этими словами премудрый рысь повел лапой над Лаврентием Петровичем. Того немедленно скомкало-скрючило.

— Продолжаем разговор, — деловито произнес Магистр. — Так что ты говоришь, милейший? Чем позавчера занимался?

«Милейший» прохрипел что-то невнятное. С пятой попытки удалось понять, что все-таки находился в лаборатории. Приглядывал за карателем.

Саша не столько слушала Лаврентия Петровича, сколько смотрела на друзей. На то, как Миларет прекратил терзать губу, а дриада наконец-то отпустила запястье. На то, как умильное выражение покинуло лица Звенового и Амвросия, сменилось удивлением. И как ощерились псы…

— Как же это могло быть? — показала Саша глазами на собак.

Они же должны чувствовать истинную суть человека, вне зависимости от того, под наркозом тот или корчится от боли.

— Эх, Сашка!.. — кисло произнес рысь. — Вот ей-ей, при других обстоятельствах не рассказал бы. Но у меня нет иного выхода. Поэтому слушай.

По словам Магистра выходило, что хуже и зловреднее Лаврентия Петровича на Земле еще поискать надо было. Да что далеко ходить? Ту же ягу Прасковью погубил именно Лаврентий Петрович. Сбил с пути истинного, когда та была совсем молодая, ей и четырнадцати не было, когда они первый раз повстречались. И сбил, по мнению премудрого рыся, своими «психологическими штучками».

— Какими еще штучками? — Саша и верила, и не верила своим ушам.

За время общения с куратором у нее сложилось полное впечатление, что тот считал каждого кузнецом своего счастья. Или несчастья. Что же это получается? Прасковья — исключение, что ли? Даже если учесть то, что та действительно находилась под сильнейшим влиянием Лаврентия Петровича. Саша прекрасно помнила, как тот управлял ягой. Как направлял на нее перстни-артефакты, как мерцал на груди у яги трилистник…

Но в том-то все и дело, что Прасковья, насколько поняла Саша, сама же Лаврентия Петровича артефактами и снабжала! А это значит… Это могло означать только одно: Лаврентию Петровичу надо было воздействовать на Прасковью как-то еще, помимо артефактов и «психологических штучек». Иначе концы с концами не сходились.

— Воздействовал, не без этого, — скривился рысь. — Как — нам еще придется выяснить. А насчет психологии… Так он из этих… политрук, одним словом. Во время Великой Отечественной в штрафбате подвизался. На верную смерть разжалованных посылал. Вот и понабрался ухваток-то.

— Так сколько же ему лет? — не сдержалась Саша. Перебила-таки куратора.

— Вот на этот вопрос, Сашка, — вздохнул рысь, — я тебе ответить не смогу. Не знаю. Но он всяко старше, чем кажется. Ему, видишь, амулеты Прасковьины молодиться помогали. А он на ней в ответ вместо благодарности свою психологию применял. И не только на Прасковье, на всех подряд применяет, и по сей день. Помнишь, как твои друзья его слушали?

Саша помнила. С каким почтением смотрели на Лаврентия Петровича Звеновой и Амвросий. Зато сейчас на парней было больно и одновременно смешно смотреть — таким растерянным и брезгливым было выражение лица обоих.

— …Что-что, милейший? — Голос куратора заставил девушку отвернуться от друзей. — Я не расслышал!

Лаврентий Петрович действительно что-то булькал. Кажется, что он жертва режима, и у него профдеформация.

— Нет, вы только послушайте! — возмутился Магистр.

Было видно, что любое, абсолютно любое высказывание со стороны Лаврентия Петровича выводит рыся из себя. Даже псы нервно косились. Не говоря уже о Николае и Амвросии. И только Миларет и Натали сочувственно так смотрели на соратника. Понимающе так…

— Но зачем? — Саша попробовала добиться от куратора чего-то более вразумительного, чем междометия. Ей же надо было как-то выносить приговор. А суть и нутро Лаврентия Петровича она по-прежнему увидеть не могла. — Зачем он обманывал Прасковью? Я имею в виду, все время обманывал?

— Силы колдовской захотелось, — внезапно успокоился рысь. — Своей-то было с гулькин нос, только на харизму да обман хватало. А аппетиты были ого-го! Втерся, короче, в доверие к юной ведьме, облапошил… Она его амулетами обвешала, колдуном средней руки сделала, а сама в пропасть отчаяния скатилась. А там — и до злодеяний недалеко. Говорили мы с ней с глазу на глаз не так давно… лет шесть или семь назад всего. Сожалела она о многом, сделанном как будто под сильнейшим гипнозом. Да содеянного назад не воротишь…