– Я уже начинаю сомневаться, – поморщился Габриэль, – в том, что она погибла в Варшаве.

– Думаешь, она жива?

Экономка так резко вскинула голову, что очки сползли на кончик носа.

– Нет, вряд ли. Хотя сейчас что-то утверждать нельзя, не хватает доказательств.

– Боже! Как… удивительно, – Абигайль сняла очки и вернула Лии фотографию. – Так ты приехал, чтобы спросить об этом деда?

– Да. В этом странном деле еще замешано… несколько картин, которые мы хотим вернуть законным владельцам. Отец ничего сказать не мог ни о картинах, ни о фотографиях. Вот я и подумал: вдруг дедушка что-нибудь вспомнит.

Экономка покачала головой.

– О тех временах он вспоминать не любит. Ни о войне, ни о том, что тогда творилось.

– Знаю, но вдруг передумает.

– Ты поосторожнее. Уж не знаю, что ты затеял и что значат эти фотографии, только Уильям уже не молод, и сердце у него слабое, а из-за сестры так разволнуется, что и до беды недалеко, – предупредила Абигайль. – Мама рассказывала, как нелегко ему пришлось. Сначала лагеря военнопленных, потом потеря родителей, но он еще как-то держался. А вот пропажа сестры его совсем подкосила.

Габриэль поправил сумку на плече.

– Жалко, что у твоей матушки уже ничего не узнать.

– Да уж, – согласилась Абигайль. – Я-то про все беды и несчастья во время войны только с ее слов знаю. Мама все это пережила. Присматривала за эвакуированными из Лондона детишками да солдатами на реабилитации после госпиталя. Хранила газетные вырезки, письма, листовки, фотографии, что бы мне показать панику и неразбериху тех лет. Из-за войны стала настоящей барахольщицей, боялась что-нибудь выбросить. Хотя благодаря ей я в детстве почти ни в чем не нуждалась, так что грех жаловаться.

– Где? – спросила Лия.

– Прошу прощения?

Абигайль резко обернулась к Лии.

– Где ваша мама хранила все то, что вам показывала? Что-нибудь еще осталось?

– Даже не знаю, – прищурилась экономка. – Уж сколько лет не вспоминала. Наверное, мамины вещи где-то на чердаке. Мы иногда берем там что-то для хозяйства, но мамины запасы я никогда не смотрела. Как-то не было необходимости.

– Можно взглянуть? – спросил Габриэль.

– Мне-то что, – пожала плечами Абигайль. – В конце концов это ваш дом. Только имейте в виду, если потревожите гостей или организаторов свадьбы, Элейн вас в порошок сотрет.

– Спасибо за предупреждение, – усмехнулся Габриэль.

– Уж не знаю, что нового вам может открыться в ее вещах, оставшихся с войны, – засомневалась Абигайль.

– Но поискать-то стоит, – пожал плечами Габриэль. – Сейчас заглянем к деду, а после обеда, пока он будет отдыхать, поднимемся на чердак.

– Потом расскажете, если что найдете?

– Ну конечно.

– Ну что ж, удачи, – пожелала Абигайль. – И напомните дедушке: обед подадут в час.

* * *

Габриэль проводил Лию в скромную комнату, которую они называли читальней, с высокими окнами на юго-западной стороне, благодаря которым там почти всегда было светло, даже в те дни, когда небо заволакивало плотными тучами. Между окнами высились книжные шкафы, набитые не теми фолиантами в кожаных переплетах, что украшали кабинет в отреставрированной части дома, а зачитанными до дыр, потрепанными романами.

Наискосок друг напротив друга стояли два удобных темно-серых дивана, застеленных аляповатыми клетчатыми покрывалами, с журнальными столиками, заставленными рядами фотографий в рамочках. Под окнами примостились разношерстные глубокие кресла с «ушами», заваленные думочками с вышитыми крестиком собачками и вроде цыплятами.

У стены стоял небольшой телевизор, хотя Габриэль не припоминал, чтобы когда-то подолгу перед ним засиживался, даже в детстве.

Здесь принимали гостей, читали, обдумывали партии за деревянной шахматной доской, занимавшей почетное место на столе между диванами.

Уильям Сеймур сидел с закрытыми глазами в кресле-каталке у дальнего окна. Несмотря на почтенный возраст, в его облике до сих пор проглядывали черты юноши, каким он когда-то был, плечи все так же широки, длинные изящные пальцы не скрючены артритом. Судя по румянцу на щеках, он только недавно побывал на свежем воздухе, и даже глубокие морщины не портили впечатления от орлиного носа и волевого подбородка.

На голове его поверх седых волос были надеты шумоподавляющие наушники.

– Спит, что ли? – послышался шепот Лии из-за спины Габриэля.

– Нет, – покачал головой тот.

Уильям вдруг разразился резким хриплым смехом.

– Книгу слушает.

Габриэль шагнул через порог и загрохотал кулаком по двери.

Дед распахнул глаза за круглыми очками и расплылся в радостной улыбке, неловко теребя лежащий на коленях плеер и стягивая наушники:

– Габриэль, Абигайль сообщила, что ты приехал. Я так рад.

Голос у него был скрипучий, годы явно взяли свое.

– Я тоже.

Габриэль подошел к деду и склонился над коляской, обнимая старика.

– Прости, что в последнее время так редко навещаю.

– Чушь! – отмахнулся Уильям. – У тебя столько дел, это же здорово. Нечего молодежи бездельничать. Вот доживешь до моих лет, тогда и насидишься на солнышке под чужие байки.

– Что слушаешь? – спросил Габриэль.

– Корнуэлла. Обожаю приключения.

При взгляде на входящую в комнату Лию в его голубых глазах мелькнули озорные искорки, и он отложил в сторону наушники, с улыбкой вскинув кустистые седые брови:

– Абигайль сказала, ты привез гостью. Познакомь нас.

Лия подошла поближе.

– Конечно, – Габриэль повернулся к ней. – Мисс Аурелия Леклер из Парижа.

– Очень приятно познакомиться, мистер Сеймур.

Лия подошла к старику, пожала протянутую руку и расцеловала его в обе щеки.

– Взаимно, взаимно, – прохрипел он. – Уж простите, что я сидя. – Он выставил левую ногу в завернутой по середину голени штанине, приколотой булавкой. – Старый обрубок так разнылся, что даже протез пристегнуть не дал.

Он показал на стоящие рядом кресла:

– Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

– Благодарю.

Лия с улыбкой устроилась в кресле, положив на колени папку.

– Освежиться не желаете? – как истинный джентльмен, предложил дедушка. – Я попрошу Абигайль подать чаю.

– Спасибо, не сто́ит, – непринужденно ответила Лия. – Не хочу перебивать аппетит перед обедом.

– Обед в час, – сообщил Уильям. – Она ведь просила мне напомнить, верно?

– Да.

– Я прекрасно знаю, что обед в Милбруке подают в час дня с самого 1859 года, – буркнул он. – Когда я об этом забуду, пускай Габриэль выбросит меня на свалку.

Габриэль скорчил гримасу и, подтащив к окну скамеечку для ног, уселся на солнышке.

– Мисс Леклер, вы по профессии, часом, не художница? – осведомился Уильям.

– Нет. Инженер. Химик, – добавила она, заметив, как он снова вскинул брови.

– В самом деле? Какое увлекательное занятие! – восторженно прокомментировал он свое открытие.

И, судя по выражению лица, дедушка уже представлял портрет Лии на стене вестибюля среди прочих выдающихся женщин, которых удалось покорить продолжателям рода Сеймуров.

– Обожаю свою работу, – согласилась Лия.

– Так и полагается, – одобрил Уильям,