Большинство крупных краж, совершенных в этом регионе, не удались именно по этой причине. Рано или поздно слитки находили. В основном, в тайге, в тайниках. Они были зарыты до лучших времен, но лучшие времена для грабителей не наступали. Иногда их ловили при попытке сбыта, иногда находили на квартирах. Случай с Е.Е. Комаровым, в пороге чьей «Нивы» обнаружили спрятанное золото, показывал, насколько умудренными были местные милиционеры.

Поэтому бесследная пропажа ста килограммов золота поразила тогда преступный и правоохранительный мир на огромной территории от Иркутска до Новосибирска. Куш был невероятный. Как его умудрились вывезти на большую землю, какие силы при этом были задействованы, невозможно было даже представить. Упорно поговаривали об участии милиции, речного флота и даже КГБ. Намекали на руководство области.

Теперь было хорошо видно, что следователи копали очень серьезно. По крайней мере, Терещенко обнаружил, что личность Штейнера внимательно изучалась иркутской опергруппой. Наверное, только безвременная смерть уберегла его от допросов.

Оперативники тогда выяснили, что дядя Штейнера по отцу — работник старательской артели, базирующейся недалеко от Кропоткина — в конце мая и начале июня несколько раз связывался с племянником по телефону, после чего тот начал хвастаться скорым богатством. Также выяснилось, что в начале июня, то есть примерно в те дни, когда произошло ограбление, Штейнер отлучался из Корчаковки в неизвестном направлении. Правда, потом появилась информация, что он ездил на Алтай к друзьям. Этой информации не очень поверили, поскольку имелись показания дядиной соседки. Она заявила, что примерно в те дни, когда Штейнер якобы гулял на Алтае, его дядя сказал ей при встрече, что собирается вечером выпивать с человеком из-под Новосибирска, которого давно не видел — то ли родственником, то ли приятелем.

«Случайно встретил у нас в Кропоткине!» — поделился он с ней. Соседка, однако, ему не поверила.

«Наш Кропоткин — это не то место, где можно случайно встретить человека! — заявила она. — Здесь не Ялта. Это к нему специально кто-то приехал».

Самое странное, что Штейнер-старший вообще молчал об этом визите. Он заявил, что соседка все напутала, что пить он собирался с мужиками, приехавшими из тайги. За дядей упорно следили, все его связи отрабатывались, но никаких доказательств его соучастия в ограблении найдено не было. В конце концов, почему бы ему и не звонить единственному племяннику, тем более, что сам он родом был из Корчаковки и «еще качал пацана на руках, когда тот пешком под стол ходил». Последнее, как следовало из приписки на полях, было враньем.

Задержание Комарова фактически разрушило все с трудом наведенные мосты. Наверное, следователи на радостях решили, что дело раскрыто. Осталось только поднажать на задержанного, и все пойдет, как по маслу.

Однако они ошиблись. Е.Е. Комаров, при задержании произведший впечатление лоха, оказался тертым калачом — опытным и матерым преступником, полжизни отсидевшим в тюрьме за крупные мошенничества.

В общем, доказать его соучастие в ограблении тогда тоже не удалось. Выходило, что человек, похожий на замначальника артели, просто нанял его для перегона машины. Комарову дали пять лет. А золота не нашли. Наверное, это был крупнейший провал за всю историю милиции Ленского региона.

Теперь у Терещенко было ощущение, что он держит в руках клубок, из которого торчит не одна ниточка, а двадцать. Идти нужно было по двадцати дорожкам одновременно.

Закончив проверку дела об ограблении, он принялся за поиски Виктора Семеновича Антипова.

Оказалось, что это неуловимый персонаж. Ни в одном из исправительных учреждений Антипов В.С. на данный момент не числился. Более того, последний раз он освободился в девяносто первом году и с тех пор, видимо, вел себя законопослушно.

Терещенко рванул в Корчаковку, чтобы побеседовать с бывшим участковым, но перед закрытой дверью вспомнил, что тот уехал в тайгу. Пришлось общаться с Долгушиной. Она долго возмущалась, кричала, бегала к комоду и обратно, вспоминала умершего мужа, но бумаг на дом не нашла.

Надо было искать официальным путем. При этом единственный след, оставленный Антиповым за последние годы, вел от проданного дома. Терещенко решил начать поиски отсюда, и сразу же стало ясно, насколько сложно найти концы сделки, совершенной на заре приватизации. Все тогда было другим! Его гоняли из одной конторы в другую, и он потерял на этом несколько дней.

В конце концов, он не выдержал и обратился к бывшей подружке — директору крупнейшего в Новосибирске риэлторского агентства, хорошему юристу.

— Да что ты! — Она махнула рукой. — Я сейчас сама вспоминаю, как проводила сделки даже не в девяносто втором — это уж совсем палеолит! — а в девяносто пятом! Вот веришь: то, что ни одна сделка не была опротестована — это чистое везение! Господи, я однажды продавала квартиру одной женщины, которая жила в Канаде. Я продала ее по доверенности, которую даже не заверили в тамошнем посольстве! Доверенность была на бывшего зятя! Смех и грех! Сейчас бы без личного приезда этой тетки никто из риэлторов на квартиру и не взглянул! — Она засмеялась.

Они сидели в кофейне и ели эклеры с шоколадом. Уютно пахло кофе и выпечкой, за окном шел снег.

— Но в общем-то, вот что я думаю… По закону это возможно, — произнесла она уже серьезно. — И такое даже бывало, насколько мне известно… Видишь ли, нотариуса в колонию, понятное дело, не приглашают, его функцию там выполняет начальник исправительного учреждения. А он не всегда все оформляет правильно. И чем удаленнее колония, тем больше может быть ошибок. Но самое страшное — другое: очень трудно доказать, что согласие заключенного было получено без принуждения, что его не били при этом, не запугивали. А там ведь ушлые ребята…

Подруга-риэлтор как в воду глядела. Оказалось, что сделка тогда была зарегистрирована неправильно, и получалось, что Долгушина не зря боялась расспросов московской журналистки — она, действительно, жила в доме незаконно.

Пришлось снова навестить бабку и в этот раз нажать на нее по-настоящему. Терещенко надеялся, что у нее сдадут нервы. Так и вышло.

Из комодов полетели все вещи. Долгушина даже слазила в подпол, не переставая плакать и причитать. Видно было, что она испугана.

Помогла невестка. Из глубин огромного платяного шкафа она достала справку из сберкассы о том, что сто пятьдесят тысяч рублей переведены в девяносто третьем году на книжку Антипова В.С., а также договор купли-продажи, заверенный каким-то уже не существующим нотариусом. В договоре невнятно упоминалась доверенность, оформленная в одной из омских колоний и подписанная ее начальником. Это и были все доказательства того, что дом куплен на законных основаниях.

Доказательства казались хлипкими. Поскольку все российские колонии от Антипова успели откреститься, следовательно, подпись начальника на доверенности была липовой. Терещенко не верил, что Долгушины осмелились внаглую красть дом своего соседа — скорее всего, они сами были по каким-то причинам введены в заблуждение. Тем не менее он форсировал свое возмущение, поскольку твердо решил воспользоваться растерянностью Долгушиной и заодно выяснить то, о чем просил его Михайлов.