– Нормально, – ответил старшой. – В смысле, хорошо обстоят.

– Да ну? – удивился я. – И у тебя лично?

– Так точно!

– Ну, тогда… Бери, старлей, мою сумку, и пошли. Проводишь меня до вагона, а по дороге немного поговорим. Кто у вас тут, кстати, начальник?

– Мустафин.

– Это который?

Он действительно допер сумку до вагона, аж весь взмок. Потом занес ее внутрь и аккуратно поставил под сиденье. Я вышел на перрон, он следом за мной.

Не считайте меня зажравшимся барином, просто если сумку человеку к вагону с почтением несет мент из линейного отдела, это означает, что трогать ее никому и ни в коем случае нельзя. Или вы действительно думаете, что ворье на железной дороге работает исключительно на свой страх и риск?

– Какие еще будут распоряжения, товарищ полковник? – Старлей вытер кепкой трудовой пот со лба и вытянулся в струнку.

– Никаких, – безмятежно ответил я. – Свободен. – И тонко пошутил: – Пока.

– Есть! – Он приложил лапу к уху, лихо развернулся, почему-то через правое плечо, и ушел на фиг строевым шагом, совершенно искренне счастливый, как человек, угодивший под самосвал, но оставшийся в живых.

Поезд набрал ход, застучали колеса, замелькали огни за окошком. В дверь купе робко постучали.

– Да! – гаркнул я, не выходя из образа великого и ужасного.

– Не желаете чаю? – Проводница поправила форменный кителек и очаровательно улыбнулась. – Или, может, чего покрепче?

– Постелите постель, – распорядился я. – Потом принесете чай с лимоном.

– Да, конечно.

– Через двадцать минут я лягу спать. Предупредите всех, если кто вздумает шуметь, до Москвы не доедет, будет ночевать в КПЗ на первой же станции, – сурово добавил я. – Ко мне в купе никого не подселять. Все понятно?

– Понятно, – нервно поправила прическу проводница. – Не беспокойтесь.

– А я и не беспокоюсь.

Лег на диван и провалился в сон, совершенно не беспокоясь о судьбе сумки подо мной. Ничего такого с ней не случится, потому что…

Почему «потому что», я понял только несколько часов назад и всерьез засобирался кое с кого за весь этот «цирк лилипутов» спросить. Так сказать, без скидок на возраст и революционное прошлое.

Я вылез из-под земли на Маяковке, свернул налево и немного прошелся пешком до Малой Бронной. Зашел во двор, подошел к одному из подъездов и набрал комбинацию цифр на домофоне.

– Кто там? – прозвучал озабоченный голос Сергеича.

– Испанская инквизиция, – любезно пояснил я. – Открывай, старче, и молись, как Дездемона перед Гамлетом.

Вошел в подъезд и, проигнорировав лифт, поперся с сумкой на четвертый этаж. Не успел дотронуться до звонка, как дверь распахнулась.

– Проходи, Стас… – Сергеич вытер ладонь о краешек кухонного фартука и протянул мне. С опаской, всерьез, между прочим, ожидая, что я руки в ответ не подам. Руку я, конечно же, подал, но это ровным счетом ничего не значило.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ. – Я прикрыл за собой дверь и деловито защелкнул замки. – Полковник, блин, Федор Сергеевич Кандауров… – Поставил сумку на пол и принялся расстегивать. – Выдающийся руководитель и друг… бывший.

– Ну зачем ты так, Стас, – пролепетал куратор, отступая в глубь коридора.

– Как ты думаешь, – угрюмо спросил я, – почему я не выбросил это в иллюминатор яхты или на ближайшую помойку в Питере?

– Теряюсь в догадках, – честно ответил тот.

Я достал из сумки тубус, взял его в руки и замахнулся.

– Стас, прекрати! – Сергеич выставил перед собой ладони. – Не надо!

– Ты знаешь, почему я только что не врезал тебе этой хреновиной по морде? – деловито поинтересовался я, ставя тубус в угол. – Если есть предположения, поделись.

– Думаю, из уважения к моему возрасту, – ответил он дребезжащим старческим голоском и ссутулил хилые плечи. Получилось не очень чтобы убедительно.

– Ответ неверный.

– Может, оттого, что я пока старше по званию, – продолжил Сергеич и добавил с ехидством: – Твое-то мы пока не обмыли.

– И снова неверно.

– Тогда не знаю.

– Я не врезал тебе исключительно из боязни получить сдачи, – признался я. – Как же ты мог? Я ведь тебе верил!

– А что я мог?! – вдруг заорал Сергеич. – Извини, Стас, нервы, – приобнял он меня мощной лапой за шею. – Что мы тут в прихожей орем, пойдем уже в квартиру. Там и поругаемся.

– Сделать меня «болваном» и ничего не сказать. Ну вы и суки! – Я уселся за стол в гостиной и полез за сигаретами.

– Ты уже завтракал? – заботливо спросил куратор, пряча глаза.

– Нет, а при чем тут завтрак?

– Тогда не кури натощак, – вдруг с неожиданной для своих лет резвостью выхватил он у меня сигарету.

– Ты что делаешь?! – озверел я.

– Натощак курить вредно, – заявил Сергеич, затягиваясь. – Сейчас сходишь, помоешься с дороги, и милости просим на кухню.

– С каких это пряников?

– С таких! – взревел он – С тульских! – Сгреб меня за шиворот и поволок в душ. – Иди, принимай водные процедуры, истеричка!

– Ну и что ты хотел… – Вытирая полотенцем голову, я вошел на кухню и обомлел.

Салат оливье, мой любимый, колбаска, сало, селедочка, вареная картошка в просторной, больше напоминающей тазик, миске. Огурчики, помидорчики, капусточка. Графин с соком и запотевшая литровая бутыль национального русского напитка, того самого, что и в тени всегда ровно сорок градусов.

– Садись, – придвинул мне табурет Сергеич. – Выпить-то хочешь?

– Хочу, – с достоинством произнес я, присаживаясь. – Только сначала ответь…

– Позавчера, – лаконично ответил старый головорез, наполняя емкости: большую рюмку и рюмку поменьше. – Догадки появились несколько дней назад, а узнал только позавчера.

– Грек-то раньше дотумкал. – Я потянулся за рюмкой, но тут же получил по руке. – Ты что?!

– Ничего, – сурово ответил он. Достал из нагрудного кармана три большие звездочки и забросил в рюмку. – Осторожно, не подавись, у нас один мужик десять лет ждал майора, а когда присвоили, так проглотил звезду. Пришлось везти в госпиталь прямо из-за стола.

– Нет, ты все-таки скажи…

– Для всяких там подполковников эта информация закрыта, – отрезал Сергеич. – Могу сообщить только полковнику Российской армии.

– Черт с тобой! – Я сгреб рюмку, нехотя чокнулся и выпил. Достал изо рта звездочки и выложил на стол.