– Гэндзо, ну что ж ты так напрягся? Знаешь, что такое брак? – Ито опустил бокал, причмокивая губами. – Брак – это как дом. Ты строишь его, чтобы было где растить детей. Но мужчине нет нужды вечно сидеть под замком. Муж волен покидать дом и возвращаться домой тогда, когда пожелает. Для мужчины быть связанным браком с одной женщиной столь же невозможно, как никогда не покидать пределы домашнего очага. – И с этим он откинулся в кресле, наслаждаясь мягкостью сиденья и парами коньяка.

Глава 13

Слева направо

1925 год

Чонхо начал наведываться к Яшме почти что каждый день, пусть даже на десять минут. Ему не хотелось, чтобы его присутствие приелось ей, поэтому он несколько раз попробовал какое-то время не заходить к ним. Однако каждый раз, когда он приходил, она с живым интересом подруги по детским играм расспрашивала его, куда он запропастился. И тогда успокоенный Чонхо вновь считал возможным регулярно видеться с ней.

Иногда они просто сидели в гостиной и разговаривали за чашкой чая из хризантем. Временами они прогуливались в северном направлении, мимо зоопарка при бывшем дворце, доходя почти до Великих восточных ворот, прежде чем повернуть обратно. Именно во время одного из таких променадов Яшма открыла ему нечто ужасающее. На ней было новое одеяние: украшенные золотой нитью, с опушкой из кроличьего меха жакет и юбка в тон. Когда Чонхо поинтересовался, где она приобрела такой костюм, Яшма как ни в чем не бывало обронила:

– Это подарок.

Чонхо, заведомо зная, что ответ на следующий вопрос ему радости не доставит, все же поинтересовался:

– От тети Дани?

– Ой, нет. – Яшма засмеялась. – От одного мужчины. Он, кажется, сын какого-то миллионера из Кёнджу. – Она мягко дотронулась до его руки и добавила: – Он совсем скучный. Да к тому же храпит.

Чонхо не знал, что ответить на это. Всю оставшуюся часть прогулки они провели в молчании. В первый раз за все это время он покинул ее без желания задержаться. Как можно было быть настолько тупым, чтобы поверить, что он был для нее чем-то большим, чем другом давно забытых дней?

Чонхо осенило сознание того, что она не видела в нем мужчину и потому ощущала себя столь вольно с ним. Даже уже ставшее привычным касание его руки было лишь проявлением ласковой привязанности. Яшма не разыгрывала перед ним ритуальное соблазнение, которое она устраивала другим мужчинам. Чтобы стать одним из них, ему нужно было непременно разбогатеть. И не для того, чтобы оплатить ее компанию, а чтобы снискать ее уважение. Это был момент просветления, вплоть до которого Чонхо заботило лишь выживание и самый минимальный уровень комфорта. Теперь ему стало понятно, почему люди, у которых еды всегда вдоволь, так помешаны на деньгах. Дело не в том множестве вещей, которое можно приобрести за деньги, а в ощущении собственной ценности, которое извлекаешь от обладания ими.

Сделав соответствующие выводы, Чонхо отправился на прогулку уже с Вьюном. По привычке они направили стопы к тому самому мосту над каналом. Солнце нырнуло в розоватые облачка на западе. В окнах погрузившихся в синеватую полутьму зданий начали зажигаться золотистые огни. Друзья остановились на мосту. Позади них проносились автомобили. Перед ними стайка воробьев сорвалась с линии электропроводов и, чирикая о свершениях за прошедший день, отправилась домой, через вечернее небо.

– Как бы нам разбогатеть, Вьюн? – без обиняков спросил Чонхо. С каждым слетавшим с губ словом он ощущал, что звучит как совсем отчаявшийся и безнадежно невежественный человек, но засунул уязвленное самолюбие как можно дальше и глубже.

– С чего это вдруг ты захотел стать богатеем? – поинтересовался Вьюн со своей лукавой улыбочкой.

– Ну, а кто сказал, что нам надо все промышлять одним и тем же? – Чонхо сжал руки в кулаки и вдарил по старой каменной ограде. – Жизнь же не заканчивается на крышевании лавок в обмен на бесплатную еду и мелочь на карманные расходы. Так больше не должно продолжаться.

– А знаешь, способ разбогатеть есть, – неожиданно серьезно заявил Вьюн. – Ты же знаешь, что сейчас весь Сеул раскололся на левых и правых.

Чонхо приходилось слышать на улицах преисполненную злобой болтовню, но он и понятия не имел, к чему были перебранки и как они применимы к нему лично. Громкие заголовки газет, которые пестрят по всему городу, утрачивают все свое значение, если не умеешь читать.

– Левые – это коммунисты, а правые – националисты. Однако кто во что верит – не имеет значения… Важно то, что и тем и другим нужны люди для охраны и поручений, которые они сами не планируют выполнять. Понимаешь, к чему я клоню?

– Ну да, – протянул Чонхо, хотя на самом деле ситуация оставалась для него довольно смутной.

– Все, что нам нужно сделать, – найти людей, которые будут готовы нам платить больше, присягнуть им на верность и помогать с их делишками.

– Но с кем мы могли бы это обсудить? Я совсем никого из них не знаю, – смущенно заметил Чонхо.

– Об этом не беспокойся. – Вьюн улыбнулся. – На твое счастье, я вышел на одну крупную шишку у коммунистов. Он был одним из основателей Корейской коммунистической партии в Шанхае. У этого малого денег куры не клюют, и связи у него отличные. Работая с ним, мы будем купаться в золоте, уверяю тебя. Я вас познакомлю. Его зовут Ли Мёнбо.

* * *

Дом Мёнбо в Пхёнчхандоне[41] представлял собой традиционный особняк, укрывшийся за старыми каменными стенами, из-за которых выглядывали верхушки пары деревьев во дворе. Трогательно тонкие обнаженные ветви ломились под весом плодов хурмы, сверкавших, как самоцветы в сиянии лунного света. Внешние ворота, облицованные сверху керамической плиткой, возвышались метра на три с половиной над землей – они были достаточно высокими и широкими, чтобы хозяину дома не было нужды покидать повозку по возвращении домой. Такое себе могли позволить только самые что ни на есть благородные из аристократов. Это был лишь один из множества домов, которые достались Мёнбо в наследство после кончины отца в 1925 году. Бездушный родитель как-то подавился рыбьей костью за завтраком, и Мёнбо неожиданно превратился из человека, вынужденного докучать друзьям всевозможными просьбами, во владельца обширных имений с ежегодным доходом в 300 тысяч вон.

Когда Чонхо переступил порог впечатляющих внешних ворот, он ясно ощутил себя не в своей тарелке. Как будто наведался во дворец на поклон к императору. Его поражали детали, которые бы сам Мёнбо счел бы ничем не примечательными и непритязательными, вроде приятного затхлого