как материальными, так и нематериальными продуктами человеческой деятельности. И далеко не случайно он отнесет потом к числу благ, обладание которыми образует подлинное богатство, такие блага, как здоровье, счастье, справедливость, мужество, умеренность, дружбу и даже красоту. Пройдет немало веков, пока люди придут к осознанию огромной и возрастающей роли нематериального богатства в развитии человеческого общества.

Второе положение Аристотеля касается непосредственно проблемы товарно-денежных отношений, ибо в процессе обмена он раскрывает специфическую форму «общественных взаимоотношений», т. е. экономических отношений между людьми.

И наконец, третье, и едва ли не самое главное положение выступает результатом оригинального подхода к исследованию «соизмеримости» и «приравнивания» различных товаров, без чего невозможен их обмен.

Для обмена всегда необходимо приравнивание «разных и неравных сторон», приравнивание различных видов деятельности людей. В основе же приравнивания должна находиться их соизмеримость, а последняя требует обнаружения определенной общей качественной субстанции в любых экономических благах.

И если в дальнейшем в теории трудовой стоимости подобной субстанцией будет объявлен исключительно человеческий труд, то Аристотель подошел к решению этого вопроса с другой стороны, назвав общей мерой всех товаров сами человеческие потребности, а способность удовлетворять потребности как раз и является полезностью товара. Кстати, Аристотелю нередко приписывали открытие двойственной природы товара, обладающего как потребительной стоимостью (полезностью), так и меновой стоимостью (способностью обмениваться в определенных пропорциях на другие товары или на деньги). Между тем тайна рыночного обмена, как ее понимал Аристотель, заключалась в другом. Она состояла в обосновании потребности (а отсюда и полезности благ) в виде своеобразной «субстанции», делающей товары соизмеримыми. Можно, конечно, считать, что полезности товаров, будучи всегда качественно различными, не в состоянии обеспечить их количественное соизмерение. Однако Аристотель выдвинул принципиально иную концепцию. Общей мерой ценности разнородных благ Аристотель назвал их полезности, обусловленные в свою очередь потребностями в этих благах. Причем он обратил внимание и на такой критерий их ценности, как степень редкости, отметив, что «благо, которое отличается редкостью, превосходит благо, имеющееся в изобилии».

Нельзя отрицать, что толкование взглядов мыслителя Древней Греции на процесс обмена вызывает и сегодня определенные разногласия. И все же трудно не согласится с тем, что именно от Аристотеля при известном логическом развитии его постулатов идет теоретическая (пусть и достаточно извилистая) тропа к маржинализму и обоснованию понятия предельной полезности, к открытию закона ее убывания по мере роста количества обмениваемых благ.

Что же касается денег, названных в «Никомаховой этике» монетой, которую Аристотель считал выражением («заменой») потребности, посредником в обращении товаров и отсюда основой из приравнивания друг к другу и соизмерения, то и здесь уместно еще раз задуматься, насколько данный подход можно безоговорочно оценить в качестве ошибочного и ненаучного.

Экономические отношения в структуре рабовладельческого государства

В своем знаменитом труде «Политика» (особенно в его первой книге) Аристотель предлагает нам аргументированные рассуждения о рыночных механизмах хозяйствования и дает развернутую характеристику таких понятий, как деньги, богатство, торговля и ростовщичество в рамках государственного устройства. Поэтому вначале будет не лишним хотя бы тезисно рассмотреть социально-экономические воззрения философа на само государство и общество.

Аристотель разработал довольно своеобразную классификацию типов государственного устройства, куда им было включено шесть различных типов: три «правильных» и три «неправильных», причем «неправильные» представляли по сути извращение «правильных». К трем «правильным» он отнес «монархию», «аристократию» и «политейю», а к трем «неправильным» – «тиранию», «олигархию» и «демократию». «Монархия» определялась как власть одного (царя) в целях достижения блага для всего общества, «аристократия» – как власть немногих (интеллектуальной элиты) в интересах всех граждан и «политейя» – как правление большинства, отбираемого по определенным принципам, опять-таки во имя всеобщего блага. «Тирания» выражалась в правлении одного в интересах собственной выгоды, «олигархия» – в правлении немногих наиболее богатых граждан также в их собственных интересах и «демократия» – в правлении большинства неимущих граждан с целью обеспечения их интересов. При этом, руководствуясь своими этическими взглядами, Аристотель усматривал в «правильных» типах реальное воплощение добродетели, а в «неправильных» – ее отсутствие.

«Дурная власть, – подчеркивал он, – как и дурное повиновение, не полезны ни для властвующего, ни для подчиненного».

Пытаясь выделить наилучшую форму организации хозяйственной жизни, Аристотель отдавал предпочтение земледельческому государству, выступая против чрезмерной концентрации земель и ратуя за распространение мелкого и равного для всех свободных граждан землевладения. Рассматривая приоритетный характер развития населения, занятого в сельском хозяйстве («…огромное большинство людей живет благодаря земледелию и культурным растениям»), он невольно прокладывал путь к будущей теории физиократов.

Говоря же об оценке рабовладельческой составляющей в античном мире, важно обратить особое внимание на достаточно противоречивое отношение Аристотеля к институту рабства.

Было бы по меньшей мере странным видеть в Аристотеле ученого, не исследовавшего эксплуатацию рабского труда. Немало страниц в его «Политике» посвящено характеристике рабов как одушевленных орудий производства, описанию рационального управления рабами, их отличиям от свободных граждан. «Очевидно, во всяком случае, – утверждает Аристотель, – что одни люди по природе свободны, другие – рабы, и этим последним быть рабами и полезно и справедливо». Полагая, что рабы должны рекрутироваться из варварских народов («варвар и раб по природе своей понятия тождественные»), он приводит цитату из трагедии Еврипида «Ифигения»: «…прилично властвовать над варварами грекам».

Однако будет ли правильным считать Аристотеля убежденным сторонником рабства и подчеркивать лишь классовую целеустремленность его мировоззрения? На этот вопрос следует ответить отрицательно.

Ведь в будущем справедливом государственном устройстве человеческого общества Аристотель не находит места для рабства. Причем исчезновение рабства он связывает (что было чрезвычайно прогрессивным) с развитием средств производства, тогда как его сохранение с существовавшими в Древней Греции отношениями собственности. «Если бы каждое орудие, – отмечает Аристотель, – могло выполнять свойственную ему работу само, по данному ему приказанию или даже его предвосхищая… если бы ткацкие челноки сами ткали, тогда и зодчие не нуждались бы в работниках, а господам не нужны были бы рабы». А далее он пишет, что рабом является человек, который «принадлежит не самому себе, а другому» и «становится собственностью» этого другого.

Разумеется, Аристотель не дерзал покушаться на господствовавшие в его время отношения собственности, хотя в конечном счете рискнул сделать смелый вывод: «Всякое рабство противно природе».

Переходя непосредственно к рассмотрению экономических отношений, свидетелем развития которых был Аристотель, нам представляется целесообразным остановиться на выяснении таких ключевых понятий, как деньги и богатство.

Как уже отмечалось, философ увидел в деньгах посредника в процессе обмена товарами и основу их соизмеримости, т. е., выражаясь более современным языком, универсальное средство обмена. Отсюда следовало, что сами деньги делают товары соизмеримыми. Этот тезис неоднократно подвергался принципиальной критике со стороны убежденных последователей трудовой теории стоимости и сопровождался обвинениями Аристотеля в непонимании сущности денег и поверхностном