стали еще ярче. Трюбло и Гелен не сводили с дядюшки глаз; от вида его вставной челюсти с чересчур белыми зубами и стекающих с уголков губ струек слюны их обуревало желание отхлестать его по щекам. Как же так! Дядюшка, этот ходячий скелет, старый потаскун, постоянный гость грязных парижских притонов, эта развалина с огромным багровым носом, который один только и устоял между его отвислыми щеками, где-то скрывает невинную девушку с нежной, как цветок, кожей и марает ее своими былыми пороками, прикидываясь впавшим в детство добродушным старым пьяницей!

А тот совсем расчувствовался и, облизнув языком край рюмки, продолжал:

– В конце концов, единственная моя мечта – сделать это дитя счастливой. Но что тут скажешь, у меня растет брюшко, я ей в отцы гожусь… Слово чести! Если найду благонравного парня, отдам ее ему – но только чтобы женился, а не что-нибудь…

– Вы осчастливите двоих! – с волнением прошептал Дюверье.

В тесном кабинете становилось душно. На почерневшей от сигарного пепла скатерти расплывалось липкое пятно шартреза из опрокинутой рюмки. Всем требовалось выйти на свежий воздух.

– Хотите взглянуть на нее? – внезапно спросил дядюшка, поднимаясь.

Собравшиеся вопросительно переглянулись. Бог ты мой, да конечно же, они очень хотят, если только это доставит ему удовольствие. И от мысли, что там, у малютки этого старика, их в завершение вечера ждет волшебный десерт, в их деланом безразличии сквозило сластолюбивое удовлетворение. Дюверье только напомнил, что их ждет Кларисса. Однако Башляр, который после своего предложения сильно побледнел и разволновался, поклялся, что они даже не присядут; господа только глянут на нее и незамедлительно уйдут, незамедлительно. Сотрапезники вышли из ресторана и, пока Башляр рассчитывался, некоторое время постояли на бульваре. Когда старик появился, Гелен сделал вид, что не знает, где проживает особа:

– Ну что, дядюшка, вперед! Кстати, в какую нам сторону?

Башляра терзало суетное желание показать Фифи, но он опасался, как бы ее у него не похитили. Он посуровел. Встревоженно посмотрел налево, затем направо и наконец решительно заявил:

– Нет! Я не хочу.

Он заупрямился, не обращал внимания на шуточки Трюбло и даже не пытался придумать хоть какое-то объяснение своего решения. Пришлось всем направиться к Клариссе. Стояла прекрасная погода, так что в гигиенических целях, для пищеварения, было решено пройтись пешком. Довольно твердо держась на ногах, они двинулись по улице Ришельё, однако так переели, что тротуары показались им чересчур узкими.

Впереди вышагивали Гелен и Трюбло, позади плелись Башляр и Дюверье. Первый клялся второму, что ничуть не сомневается в нем: он показал бы ему свое сокровище, ибо знает советника как человека деликатного; однако – не правда ли? – все же очень неосмотрительно требовать от молодости слишком многого. Дюверье согласно кивал и, в свою очередь, поверил старику свои былые опасения касательно Клариссы. Поначалу он держал своих друзей на расстоянии; затем, когда любовница представила ему исключительные доказательства своей преданности, у советника вошло в привычку принимать приятелей в созданном ею премиленьком уютном уголке. О, что это за женщина! С головой на плечах, с большим сердцем, да вдобавок чуждая всякой грязи! Разумеется, кто-то мог бы упрекнуть ее в прошлых мелких грешках – но в те времена ее никто не направлял; однако, полюбив его, Дюверье, она вернулась к жизни добропорядочной женщины. Всю дорогу по улице Риволи советник все расписывал добродетели Клариссы и никак не умолкал, в то время как дядюшка, обиженный тем, что ему не удается ввернуть ни словечка о своей крошке, с трудом сдерживался, чтобы не сообщить Дюверье, что его Кларисса спит со всеми без разбору.

– Да-да, разумеется, – бормотал он. – Поверьте, сударь, самое драгоценное – это добродетель.

Дом на пустынной притихшей улице Серизе был погружен в дрему. Не приметив света в окнах четвертого этажа, Дюверье был озадачен. По привычке напустив на себя серьезный вид, Трюбло предположил, что в ожидании их Кларисса прилегла, а может, подхватил Гелен, играет со служанкой в безик на кухне. Они постучали. Неподвижное и ровное пламя газового рожка, освещавшее лестницу, придавало ей сходство с часовней. Ни шороха, ни вздоха. Впрочем, когда мужчины проходили мимо каморки консьержа, он тотчас вышел к ним:

– Сударь, сударь, возьмите ключи!

Дюверье замер на первой ступеньке.

– А что, мадам нет дома? – спросил он.

– Нет. Сударь… Э, постойте, возьмите свечу.

Консьерж протянул подсвечник, на исполненном подобострастия бледном лице мелькнула наглая, злорадная ухмылка. Ни молодые люди, ни дядюшка не произнесли ни слова. В полном молчании, понурившись, они гуськом поднимались по лестнице, и гулкий звук их шагов нескончаемо долго отдавался на тускло освещенных пламенем свечи унылых площадках. Шедший впереди Дюверье, озадаченный случившимся, механически, точно лунатик, переставлял ноги. Свеча в его дрожащей руке очерчивала на стене причудливую процессию из четырех теней, напоминавших сломанные марионетки.

На четвертом этаже советник почувствовал такую слабость, что никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Трюбло помог ему отпереть дверь. Звук повернувшегося в замке ключа гулким эхом разнесся на лестнице, словно под сводами собора.

– Вот черт! – пробормотал Дюверье. – Непохоже, что здесь кто-то живет.

– Как в пустой пещере, – заметил Башляр.

– Этакий фамильный склеп, – съязвил Гелен.

Они вошли. Первым, подняв свечу повыше, порог переступил Дюверье. В передней было пусто, исчезли даже вешалки. Пусто оказалось также в большой и малой гостиных: ни мебели, ни штор на окнах – вообще ничего. Дюверье, словно бы ища дыру, через которую все это вылетело, переводил ошеломленный взгляд с пола на потолок и озирал стены.

– Знатно обчистили! – не удержался от замечания Трюбло.

– Может, ремонт затеяли, – без улыбки возразил Гелен. – Надо бы заглянуть в спальню. Видимо, всю мебель перенесли туда.

Однако спальня тоже оказалась пуста и своей наготой напоминала уродливую и холодную безжизненность голой штукатурки, с которой сорвали обои. На полу, в том месте, где стояла кровать, остались зияющие дыры от разобранных металлических креплений балдахина; через полуоткрытое окно с улицы в комнату проникала сырость и убийственная пошлость улицы.

– Боже мой! Боже мой! – пролепетал Дюверье.

При виде места, где от матраса остался след на обоях, он расслабился и ему наконец удалось пустить слезу.

Дядюшка Башляр проявил отеческое участие.

– Ну же, крепитесь, сударь! – повторял он. – И со мной такое бывало, однако же, как видите, я не умер… Главное – сохранить честь, а уж на остальное плевать!

Советник покачал головой и прошел в туалетную комнату, а затем в кухню. Везде царил полный разгром. В туалетной была содрана клеенка, а в кухне даже выдернуты гвозди, на которых держались полки.

– Ну, это уж слишком, просто невообразимо! – пробормотал изумленный Гелен. – Могла хотя бы гвозди оставить.

Чрезмерно утомленный ужином и прогулкой, Трюбло начинал находить этот визит в опустевшее гнездышко довольно странным. Однако Дюверье, не выпуская из рук свечи, словно охваченный желанием с головой погрузиться в свое страдание, углубился в недра квартиры; так что остальные были вынуждены следовать за ним. Советник вновь обошел каждую комнату, захотел еще раз увидеть большую гостиную, малую гостиную и спальню, тщательно осветил и рассмотрел каждый уголок; тем временем следовавшие за ним гуськом приятели продолжали начавшееся на лестнице причудливое шествие, и их гигантские пляшущие тени странным образом населяли пустоту стен. В мрачной тишине гулко и печально раздавался звук их шагов по паркету. В довершение этой горестной картины квартира оказалась чисто убранной, ни клочка бумаги, ни пылинки – словно вымытая под сильной струей большая миска; консьерж с яростным усердием всюду прошелся своей метлой.

– Как хотите, а я больше не могу! – наконец объявил Трюбло, когда они уже в третий раз обходили гостиную. – Право слово, я дал бы десять су за стул.

Все четверо остановились.

– И когда же вы виделись с ней? – спросил Башляр.

– Вчера, сударь! – буквально выкрикнул Дюверье.

Гелен покачал головой. Вот черт! Похоже, она не стала мешкать, быстро управилась. Но тут раздался возглас Трюбло, который заметил на каминной полке засаленный съемный воротничок и надломленную сигару.

– Не горюйте, – смеясь, обратился он к советнику. – Она оставила вам кое-что