Вася любил, когда фруктовая похоть смешивалась с запахами разгорячённых старшеклассниц – к Петровне любили заскочить после физкультуры разные девушки, в том числе и окончательно уже раскупоренные. Они и двигались, и вели, и, разумеется, пахли, окружённые книжной ванилью и фруктовым мускусом, совсем не так, как Васины одноклассницы. Их даже не надо было трогать, настолько тайный пар шибал в ноздри, которые начинали расширяться и шевелиться в разные стороны, точно они и не ноздри вовсе, но зрачки, улавливающие истечение узконаправленного дурмана, стоило правильно сесть, подпав под логику сквозняка.

Вася видел, что Козырев, никогда его не выделявший по-соседски (Петровна могла бы удивиться, узнав, что мальчики, не сказавшие друг другу и десяток предложений, живут на одной лестничной клетке), тоже тянет ноздрями в сторону источников персиковой пыльцы. Обложившись томами энциклопедии, атласами и географическими справочниками, Андрей явно преследовал какую-то дополнительную цель. И чем больше он, лопоухий, вихрастый, открыточно конопатый, пытался слиться с книжными полками, тем сильнее выцветали его отчаянно равнодушные зрачки.

Сначала Петровна восприняла увлечения Козырева с большим великодушием – она всегда выделяла учеников, стремившихся к дополнительным знаниям, так как большинство оболтусов, живших в коробке, ничем таким, развивающим и хоть сколько-нибудь серьёзным, онтологически не увлекались.

Некоторое время Петровна, подобно герцогине Германтской, всячески мирволила Андрею, а потом, чуть ли не в один момент, резко поменяла о нём мнение. Что произошло между ними, он узнал потом, когда Козырев окончательно исчез со всех радаров. Свободолюбивой Петровне не понравилось, что папа Андрея (видимо, где-то случайно узнала) работает в КГБ, вот она его и удалила, от греха подальше. Не то чтобы мальчик стучал, да и какой с мальца, никем пока не завербованного, спрос, хотя совершенно непонятно, слушает ли он на переменках и после уроков чужие разговоры, пока переписывает из очередного тома БСЭ данные про Гибралтар и Макао. Вдруг невзначай Андрей обмолвится дома, сидя за обеденным столом, о Мандельштаме, том которого из вполне официальной «Библиотеки поэта» Петровна перепечатывала после уроков на «Эрике» тиражом четыре экземпляра, или про «Роковые яйца», которые дала прочесть Тецкому, Корецкому, Никонову и Незнамову, своим особенным любимчикам из 10-го «б».

Эта четвёрка, которых Вася сравнивал с королевскими мушкетёрами, ходила во всеобщих любимчиках. Само перечисление фамилий этого квартета выходило похожим на поговорку или на скороговорку – попробуй догнать и сравняться с ними во внутришкольном влиянии, распространявшимся, впрочем, по всему микрорайону, до самых его до окраин.

Вот что такое «мягкая сила», понял тогда Вася: учились Тецкий, Корецкий, Никонов, Незнамов слабовато, мягко говоря, зато обаяния и мужской силы, в знание о которой они тогда только-только входили, было в них столько, что женская сущность одинокой Петровны устоять перед мушкетёрами не могла.

Несколько раз в году она и кто-нибудь из её подруг-учительниц собирал группу, чтобы на каникулах съездить со старшеклассниками в какую-то союзную республику или общепризнанный туристический центр, вроде Львова или Гродно. Эти экскурсии годами затем смаковались в библиотеке, а после на встречах выпускников, обрастая байками и легендами, дополнительными подробностями и завистью окружающих, которые каждый раз клялись, что на следующих осенних или зимних они «вот уж точно» вместе со всеми в Кишинёв (правда, непонятно, что там делать) или в Каунас, где есть музей чертей и Чюрлениса.

Из групповых поездок школьницы возвращались особенно дружными, упругими и повышенно ароматными, словно силы, до поры бродившие по юным закоулкам, начали распространяться по цветущим организмам равномерно, без каких бы то ни было сгустков, текли вешними водами, вишневым цветом, яблоневыми лепестками.

На Васином веку такие поездки прекратились непонятно почему, словно бы исчерпав потенциал или родительские деньги: страна вступала в период нарастающей турбулентности, которая, правда, пока лишь предчувствовалась. Как и странная недоговорённость вокруг привычных туристических планов, закончившихся так, будто бы их никогда и не существовало.

Вот и с этим, как и многим другим из «мира взрослых», Вася не успел пересечься. Видимо, слишком поздно родился.

Его не менее цветущие соседки из кланчика первого подъезда к Петровне не заглядывали, у них и потребности-то такой не возникало – повзрослев, Вася осознал почему: на своей территории Петровна совершенно не терпела соперниц. А вот зачем Мандельштам или запретный Булгаков вечно расслабленным мушкетёрам, без конца балагурящим и пикирующимся Петровне на усладу, Вася не поймёт никогда. Яблоки и груши понятно им зачем, а вот к чему «Гофманиада» или «Окаянные дни»? Но уже тогда, до полного штиля максимально терпимый к чужим завихрениям, он тоже ведь хотел «Роковые яйца» или «Собачье сердце», хотя и был тогда, даже по собственной самооценке, совсем ещё маловат.

Ну да, место своё Вася познавал именно в школьной библиотеке, и вырастало оно из сравнения с правами и возможностями других: что положено Юпитеру – не положено быку, а когда бьют по рукам, даже так тактично, как это делает Петровна, всё равно неприятно.

Таить свои мотивы Вася умел с детства. Хитрить тоже. Манипулировать учился вместе с Леной и с Марусей, отрабатывая стратегические новинки друг на друге. На книжной полке, посвящённой «видам искусства», он перешерстил все книги, относящиеся к киноразделу, нашёл там старый альманах 60-х годов с упоминанием Тарковского (да с парой кадров из «Андрея Рублёва») и с чувством глубокого изумления преподнёс Петровне под ясны очи: о, сколько, мол, открытий чудных готовит просвещенья дух и фонды учебных изданий, чем библиотекаршу сильно смутил: недоглядела и не списала, «согласно инструкции», опальную литературу.

Но ещё больше смутилась Петровна, когда Вася намертво вцепился в неё после одной полуслучайной фразы про то, как смотрела «Сталкера» и навсегда запомнила его странность. Она-то брякнула и забыла, да малец не забыл. Несколько дней подряд, с перемены на перемену, Вася надоедал Петровне, ходил за ней, подобно Прусту, охотящемуся за герцогиней Германтской, ради которой он, только чтобы попасться на глаза защитного цвета, затевал многочасовые прогулки при любой погоде.

Вася прекрасно понимал, что никогда не увидит таинственного «Сталкера»: он, снятый перед самым отъездом Тарковского в Италию, по обычной советской логике, считается теперь у коммунистов самым опасным. Теперь, когда режиссёр остался за границей, во всех его фильмах пятнами пожухлой амальгамы на лицевой стороне зеркала проступила незамутнённая крамола. Раньше она подразумевалась, а ныне стала такой же очевидной, как злое мещанство Белоусовой и Протопопова, частнособственнические черты которых терпели, пока они приносили стране золотые медали.