Этот день в начале ноября выдался безоблачным, и «кишку»заливал яркий свет. Подсвеченные солнцем квадраты и тени от оконных перекрестийлежали на кровати Джей-Си. Через какое-то время Блейз поднялся и скинул одеялос кровати, на которой спал его друг. Забросил подушку в дальний конец «кишки».Потом сорвал простыни и сбросил матрац на пол. На этом не остановился.Перевернул кровать, положил на матрац ножками вверх. Но и этого показалосьмало. Пнул ножку, но добился лишь того, что вскрикнул от боли. После этого, стяжело вздымающейся грудью, закрыв глаза руками, улегся на свою кровать.

Когда похороны закончились, другие парни старались нетрогать Блейза. Никто не спросил его о перевернутой кровати, но Той совершилстранный поступок: взял руку Блейза и поцеловал. Странный поступок, непоспоришь. Блейз думал об этом много лет. Не постоянно, но время от времени.

Пробило пять часов дня. Для мальчишек началось свободноевремя, большинство высыпали во двор: поиграть, повозиться, нагулять аппетитперед ужином. Блейз пошел в кабинет Мартина Кослоу. Закон сидел за столом.Переоделся в шлепанцы, покачивался на стуле, читая «Ивнинг экспресс». Поднялглаза, оторвавшись от газеты, и спросил:

– Что?

– То, сукин ты сын, – ответил Блейз и избил его до потерисознания.

Он пошел пешком к границе Нью-Хэмпшира – думал, что вугнанном автомобиле его поймают за каких-нибудь четыре часа. Вместо этого егопоймали за два. Он постоянно забывал о своих габаритах, а вот Мартин Кослоу незабыл, и полиции штата Мэн не потребовалось много времени, чтобы засечь белогоюношу ростом шесть футов и семь дюймов с вмятиной на лбу.

Затем состоялся короткий процесс в суде округа Камберленд.Мартин Кослоу появился в зале с гипсом на одной руке, с огромной белой повязкойна голове, закрывавшей один глаз. К свидетельскому креслу подошел на костылях.

Прокурор спросил, какой у него рост. Кослоу ответил, чтопять футов и шесть дюймов. Прокурор спросил, сколько тот весит. Сто шестьдесятфунтов, ответил Кослоу. Прокурор спросил, спровоцировал ли Кослоу нападение,чем-то ущемлял, несправедливо наказывал подсудимого, КлайтонаБлейсделла-младшего. Кослоу ответил, что нет. Прокурор передал свидетеляадвокату Блейза, новоиспеченному выпускнику юридической школы. Новоиспеченныйобрушился на Кослоу с яростными, не очень понятными вопросами, на которыеКослоу спокойно отвечал, тогда как гипс, повязка и костыли продолжали говоритьза себя. Когда вопросы у новоиспеченного закончились, свидетеля обвиненияотпустили.

В кресло для свидетелей сел Блейз, и новоиспеченный спросил,почему тот избил директора «Хеттон-хауза». Блейз, запинаясь, выложил своюисторию. Умер его хороший друг. Он думал, что виноват в этом Кослоу. Джонни неследовало посылать на сбор тыкв, особенно в такой холод. У Джонни было слабоесердце. Это несправедливо, и мистер Кослоу знал, что это несправедливо. Онзаслужил то, что получил.

Услышав такое, молодой адвокат сел с отчаянием в глазах.

Прокурор встал, подошел. Спросил, какой у Блейза рост. Шестьфутов шесть дюймов, может, семь, ответил Блейз. Прокурор спросил, сколько тотвесит. Блейз ответил, что точно не знает, но наверняка не три зернышка. Ответвызвал смех среди репортеров. Блейз в недоумении посмотрел на них. Потом чутьулыбнулся, чтобы показать, что может пошутить, как и любой другой. У прокуроравопросов больше не было. Он сел.

Назначенный судом адвокат Блейза произнес пламенную, малопонятную речь и тоже сел. Судья смотрел в окно, подперев голову рукой. Вновьподнялся прокурор. Назвал Блейза молодым преступником. Сказал, что обязанностьштата Мэн – «прижать его быстро и крепко». Блейз не знал, что это означает, ночувствовал: ничего хорошего.

Судья спросил, есть ли у Блейза что сказать.

– Да, сэр, – ответил Блейз, – но я не знаю как.

Судья кивнул и приговорил его к двум годам в исправительномцентре Саут-Портленда.

Ему там было не так плохо, как некоторым, но достаточноплохо, чтобы отбить желание попасть туда вновь. Рост и сила Блейзагарантировали, что его не будут бить и не попытаются изнасиловать. Он держалсяподальше от всех тюремных банд с их карикатурными вожаками, но пребывание вкамере давило на него. Сильно давило. Дважды за первые шесть месяцев он«поднимал шум», начинал кричать, чтобы его выпустили, и биться о прутьярешетки, пока не прибегали охранники. В первый раз отреагировали четвероохранников, но им пришлось вызывать на подмогу еще четверых, а потом ещеполдюжины, чтобы угомонить Блейза. Во второй раз они просто сделали ему укол,который вырубил Блейза на шестнадцать часов.

Но одиночка была еще хуже. Блейз бесконечно кружил покрохотной камере (шесть шагов от стенки до стенки), тогда как время поначалузамедляло свой бег, а потом и вовсе остановилось. Когда дверь наконецоткрывалась и его выпускали в общество других заключенных (разрешали гулять подвору или отправляли разгружать грузовики), он чуть не сходил с ума отоблегчения и благодарности. Облапил тюремщика, который выпустил его из карцераво второй раз, за что получил запись в личное дело: «Проявляет гомосексуальныетенденции».

Пребывание в карцере не было самым худшим, что случалось сним. Блейз постоянно все забывал, но воспоминания о плохом оставались с нимпостоянно. И самым худшим Блейз полагал допросы. Эти люди приводили тебя вмаленькую комнату с белыми стенами и кружком собирались вокруг. Потом начинализадавать вопросы. И прежде чем ты успевал подумать, что означает первый вопрос(о чем тебя спрашивали), они уже задавали второй, третий, четвертый. Наседалиспереди, сзади, слева, справа. Ты словно попадал в гигантскую паутину. И вконце концов мог признаться во всем, в чем они хотели, лишь бы заставить ихзамолчать. Тогда они приносили бумагу, предлагали тебе ее подписать, и… да-да,ты ее подписывал.

Дело Блейза вел Холлоуэй, помощник окружного прокурора.Холлоуэй появился в маленькой комнате через полтора часа после начала допроса.Блейз сидел в рубашке с закатанными рукавами и вылезшим из-под ремня подолом.Весь в холодном поту. И ему ужасно хотелось в туалет по малой нужде. Он словновновь попал в собачий загон на ферме Боуи, и колли лаяли на него. Холлоуэйвыглядел подтянутым и аккуратным в синем, в тонкую полоску костюме, а переднюючасть его черных туфель испещряло множество дырочек. Блейз так и не забылдырочки на черных туфлях мистера Холлоуэя.

Мистер Холлоуэй сел на стол, что стоял по центру комнаты,половина зада свешивалась, одна нога болталась взад вперед, элегантная туфляпокачивалась, как маятник часов. Он дружелюбно улыбнулся Блейзу и спросил:

– Будешь говорить, сынок?

Блейз начал, запинаясь. Да, он будет говорить. Если кто-тостанет слушать и попытается проявить хоть капельку понимания, он будетговорить.