Я положила картину в большой полиэтиленовый пакет, оделась и поехала на Южную площадь, в Кардиологический центр.

Нина Владимировна лежала в отдельной палате. Когда я увидела ее, то даже не сразу узнала, так она изменилась! Вместо ухоженной, моложавой пожилой дамы на кровати с высоко поднятой спинкой сидела очень худая старуха с серым лицом в глубоких морщинах.

Я не знала, как она встретит меня и нерешительно остановилась в дверях палаты. Но она, совершенно неожиданно, обрадовалась. Даже улыбнулась мне, даже протянула руку, а когда я подошла, взяла меня за запястье и тихонько пожала.

– Грунечка! – слабым голосом сказала она. – Господи, как же я тебе рада!

– Нина Владимировна! – Я взяла стоявшую у стены белую табуретку, придвинула ее к кровати и села. – Как вы себя чувствуете? Я так виновата перед вами, простите меня!

– Дурочка, чем же ты виновата? – Она слабо рассмеялась и откинулась на подушку. – Ты же, наоборот, меня спасла… Хотя лучше бы ты этого не делала…

– Не говорите так. – Я вынула из пакета картину и протянула ей. – Вот… мне очень хотелось вам подарить…

Она надела очки и стала разглядывать портрет, по ее лицу я поняла, что он ей очень нравится. Она заулыбалась, глаза ее заблестели, и даже румянец появился на щеках. Ее лицо стало таким же, с каким она смотрела на живого Володю.

– Груня!.. – Ее голос дрогнул, она отвернулась, нашарила под подушкой платок и несколько минут молча промокала глаза под очками. Потом снова повернулась ко мне. – Давно хочу тебя спросить, почему ты не стала художником? Ведь у тебя талант!..

Мне часто задают этот вопрос, и обычно я отшучиваюсь, но тут разговор шел в совсем другой тональности, и я ответила серьезно:

– Таких талантов, как у меня, – много. А чтобы быть настоящим художником, надо быть нестандартным, даже где-то сумасшедшим человеком. Понимаете, я слишком нормальная.

Нина Владимировна усмехнулась.

– Понимаю… Но мне кажется, что в один прекрасный момент ты все равно к этому придешь.

– Сойду с ума? – засмеялась я.

– В хорошем смысле. – Она легко коснулась портрета, будто погладила. – Как ты думаешь, ему хорошо там?

– Конечно, – убежденно сказала я. – Володе всегда и везде будет хорошо. И там ему не грозят зависть и подлость.

Нина Владимировна снова откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ах, если б знать! – с тоской сказала она. – Если бы знать, чем все кончится! Как верно сказано, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Хочешь только хорошего, и сама того не понимая, начинаешь ее мостить – эту адскую дорогу!

Я подумала, что она винит себя за Севу, за то, что сама ввела в свой дом будущего убийцу и позволила ему расти вместе со своими внуками, но она продолжала, и стало понятно, что речь идет о чем-то другом.

– И ведь верно говорят, что грехи отцов падают на детей! Какая страшная плата за твои дела и поступки! И некого винить, кроме себя, и невозможно жить с этой виной, а ты живешь! Не можешь, а живешь!

Она заплакала навзрыд, закрывая лицо руками. Я испуганно вскочила, громыхнув табуреткой. Надо было куда-то бежать, кого-то звать на помощь! Но она успела меня остановить, схватив за руку.

– Нет, нет, не уходи! Я не буду, не буду… Дай мне воды, там, в холодильнике…

Выпив несколько глотков минералки, Нина Владимировна успокоилась. Крепко вытерев лицо платком, она повернулась ко мне и снова заговорила. Я понимала, что ей нужно выговориться и сидела молча, не перебивая, не задавая вопросов.

…В детстве она была очень счастливым ребенком. Единственная дочка человека, известного не только в их городе, но и во всей стране… Отец часто бывал в Москве и за границей, они с мамой ездили с ним. Она бывала на кремлевских елках, она ездила в Артек, и она всегда чувствовала себя главной – в своей школе, в классе, потом на своем факультете, в группе, потом в семье…

На третьем курсе она вышла замуж за Юру Гончарова. Пылкой любви между ними не было, да она и не верила в пылкую любовь. Симпатия, дружба, нормальная физиология, общие интересы – вот и все, что нужно для семейной жизни. Она выбрала человека своего круга, красивого, здорового, увлеченного своей работой, с перспективами карьерного роста, безусловно, порядочного, и считала, что этого вполне хватит для счастья.

Долгое время она жила, вполне уверенная в своем благополучии. У нее было все – уютный дом, любящие родители, прекрасный муж и прекрасные дети. Дочки росли, не доставляя особых хлопот, хозяйство велось без ее участия, все было подано-принято, убрано-постирано-поглажено, жить было комфортно и весело, была масса друзей и подруг, масса развлечений – театральные премьеры, званые вечера и веселые дружеские вечеринки… И ничего другого, казалось, было не нужно. Казалось…

Все изменилось, когда у отца появился новый аспирант, Петр Лешковский. Она рассеянно слушала за обедом, как папа нахваливает нового ученика, ей не было до него никакого дела. Но когда Петр появился в их доме, с ней что-то произошло…

Она никогда не знала, а если бы узнала, то не поверила, что можно лишиться воли, разума, гордости, стыда наконец, просто глядя в глаза мужчины. Нет, она, конечно, читала любовные романы, она знала, что есть любовь, она даже думала, что любовь – это то, что у них с Юрой, но что бывает вот так…

Все пошло прахом, вся прежняя жизнь потеряла смысл. Все мысли были только об одном… Как сказал поэт: «…чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я». Вот и она, вставая и ложась, думала только о том, где и как его увидеть…

Лешковский, конечно, все заметил и все про нее понял, он был опытен в таких делах. И он пошел ей навстречу, между ними завязался роман. Она не позволяла себе заблуждаться, она всегда понимала: то, что она дочка научного руководителя, играет свою роль. Но она ничего не могла с собой поделать…

Она до сих пор не знает, чего больше было в этом ее романе – рая или ада. Она, всегда такая во всем правая, такая авторитетная, образец добропорядочности, теперь была перед всеми виновата – перед мужем, родителями, перед почти взрослыми дочерьми.

Их роман с Лешковским продолжался год, а потом что-то изменилось. Петр стал уклоняться от свиданий. Причины были банальные – занят, приболел… А те свидания, которые все-таки происходили, потеряли былое очарование, стали вялыми, принужденными. Она поняла: все, наступило охлаждение, а скорее всего, появилась другая женщина…

Что с ней творилось тогда – не описать… Могла спиться с тоски, были даже мысли о самоубийстве… Но как-то справилась, устояла. Хватило гордости не выслеживать его, не выяснять окольными путями, как он и кто рядом с ним. Хотя, если бы следила и выясняла, возможно, и не получила бы второго удара, посильнее первого…

Отец, возмущаясь и недоумевая, рассказал, что Лешковский неожиданно отчислился из аспирантуры и срочно уехал. Куда, зачем – неизвестно. Сказал, что по семейным обстоятельствам. Обидно, талантливый мужик, с большими перспективами…