– И вот тогда, – продолжала Нина Владимировна, – после этого письма, я и сделала эту чудовищную ошибку – я написала Лешковскому, что он все неправильно понял, Маша умерла, рожая второго ребенка, отцом которого действительно был Ильин, а его, Лешковского, сын родился вполне благополучно, он чудесный мальчик, впрочем, уже вполне взрослый мужчина, красивый, умный, талантливый, похожий на него как две капли воды.

Я послала ему фотографию Володи. Мне хотелось его поддержать, понимаешь? Ну и похвастаться, конечно, Володькой. Пусть завидует и жалеет, что бросил такого сына!

В ответ он написал только одно слово: «Спасибо». А через некоторое время пришло известие о его кончине, и о том, что он завещал Володе свое состояние.

Нина Владимировна замолчала и устало откинулась на подушки.

– А Володя узнал, что Лешковский его биологический отец? – спросила я.

– Да, я рассказала. И я убедила его принять наследство. Мне так хотелось, чтобы у него все было, чтобы он никогда ни в чем не знал отказа, чтобы у него были большие возможности, понимаешь? Возможности, которые бывают только при таких деньгах!

– И как он к этому отнесся? – снова спросила я.

– Не так, как бы мне хотелось… Он уступил мне; после того, как я сказала, что с такими деньгами он сможет помогать семье, помогать Ильиным, он согласился принять наследство. Но он не стал счастливее, наоборот. В нем как будто что-то сломалось… Я думала, что это временно, что это пройдет… – Она снова замолчала и бессильно откинулась на подушки, закрыв глаза и тяжело дыша. Потом тихо сказала: – Ах, если бы в тот момент, когда я писала то проклятое письмо, у меня случился инсульт или инфаркт! Володя сейчас был бы жив…

Я дернулась было, чтобы возразить, но она жестом остановила меня.

– Я знаю, Грунечка, что ты сейчас скажешь. Что я не виновата, да? Я и сама хотела бы так думать, только не получается…

Ты помнишь сказку «Снежная королева»? Там мальчику попал в глаз осколок кривого зеркала, и ему стало казаться, что розы червивые, а его подружка уродина. А потом он выплакал этот осколок, и все встало на место. Вот и я так много плакала за это время, что кажется, что-то выплакала из себя и теперь вижу все в ином свете.

То, что я сообщила Лешковскому о Володе – это только последняя точка моего пути вот к этому несчастью. А первый шаг сделан давным-давно, еще до рождения Володи. И шагов этих сделано много, ох, как много!

Зачем я заставила Машу обманывать Петю? Боролась за честь семьи? Хороша честь! Я все думаю теперь, почему я была так уверена, что это Петя заставил Машу родить второго ребенка по каким-то корыстным мотивам? А может, все было наоборот? Может быть, это Маша старалась искупить свой обман? Или, допустим, она боялась, что Петя все узнает, уйдет от нее и старалась привязать его таким образом? Почему я не подумала, что она просто любила Петю и боялась его потерять?

И зачем я так старалась оторвать Володю от Пети? Наверное, мама, мудрая женщина, была права, когда запретила мне забирать его после смерти Маши. Может быть, Володя и был таким светлым и добрым человеком, потому что вырос рядом с Петей?.. А дети, которые росли рядом со мной – Женя, Лера, – выросли пустыми эгоистами… И Сева… Сева тоже рос рядом со мной…

То, что я, а за мной и все остальные, поверили в Сережину вину – закономерно. У меня просто в подкорке сидело, что он во всем виноват – в смерти Маши и мамы, в разбитых статуэтках, в том, что мне не нравится его отец, в том, что мне не нравится он сам. Остальные дети чувствовали мою неприязнь к Сереже и травили его. Мама мне не раз об этом говорила, но я пропускала мимо ушей. Видимо, у всех остальных тоже засело в подкорке: если кто-то виноват – то это Сережка. Всеволод, видимо, это учел…

Нет, здесь много моей вины, ох много… Если бы можно было вернуться назад, я бы многое исправила, но время не повернуть… Кайся, не кайся, Володю не вернуть, Юру не вернуть, и Сергей меня не простит, у него накопилось много обид… Слава богу, что обвинения с него сняты, я очень хочу, чтобы у него все было хорошо… Как ты думаешь, Груня, Сережа и его отец, они согласятся принять эти… проклятые деньги, ведь они – Володины наследники…

– Думаю, что нет, – сказала я.

– Вот и я думаю, что нет. И что теперь с ними делать? Как бы они не натворили новых бед…

– Наверное, ими все-таки придется распоряжаться вам, – сказала я. – Вы глава семьи, с вашим мнением все согласятся. Может быть, вам стоит основать благотворительный фонд? Чтобы эти деньги приносили добро?..

– Идея хорошая, – раздумчиво сказала Нина Владимировна. – Только вот сил совсем нет.

– Силы найдутся, – убежденно сказала я. – Мне кажется, Володе это понравилось бы…

В вестибюле кардиоцентра я нашла кофейный автомат и купила стаканчик «американо». Мне срочно нужно было выпить чего-нибудь горяченького. Меня бил озноб, как будто из меня выкачали всю энергию. Мне тяжело дался разговор с Ниной Владимировной, хотя в основном я только слушала. Я не готова была к исповеди, я не священник и отпущения грехов ей дать не могла. Я чувствовала, что она ищет помощи, но чем я могла ей помочь? И чем утешить? Сказать, что все хорошо, что она ни в чем не виновата, и все ее простят? Но это неправда, Володю не вернешь, Юрия Григорьевича тоже. И перед дочерью она виновата, и перед Сережиным отцом. И Сергей ее не простит. Только не за детские обиды, как она думает, и не за то, что помогла засадить его в тюрьму. Сережка достаточно великодушен, чтобы все это забыть. Он не простит ей одного – Ольгу… Кстати, в нашем с ней разговоре она ее даже не упомянула, как будто не было такого человека в ее жизни… Ладно, бог ей судья.

И все-таки она мне чем-то импонировала, эта старуха, я сама не могла понять – чем. Наверное, тем, что, оказавшись на развалинах своей жизни, она винила и казнила только себя. И еще – все-таки она была Сережиной бабкой, и в нем текла ее кровь…

На следующее утро, когда я, еще сонная, ползала по дому в халате, неожиданно заявился Витя Титов.

– Есть куча новостей, – заявил он, протирая запотевшие очки. – Давай, ты меня напоишь кофейком, и я тебе все расскажу.

Пока варился кофе, я непрерывно ныла: «Ну рассказывай, ну рассказывай!» Но Витя таинственно молчал.

– Хорошие хоть новости? – спросила я, расставляя на столе кружки и вазочку с любимыми Витиными зефирками. – Или так себе?

– Две хорошие, одна – нейтральная, я бы сказал, запоздалая, а еще одна… ну, я не знаю, как к ней относиться… ну… словом, баба Сима умерла…

– Да-а… – сказала я после долгой паузы. – Я тоже не знаю, как к этому относиться. Она что, в тюрьме умерла?

– Да нет, она под домашним арестом была. Дома умерла, от инсульта, «Скорая» не успела. Скоропостижно…

– Слушай, Витя, а с кем ребенок теперь, Севин сын?

– Да с матерью Севкиной, она его сразу забрала. Она еще нестарая, успеет вырастить, опеку оформит… Она не при делах, ее трогать не будут…