обутыми в валенки, но, поднявшись на площадку, выпрямил спину и громко провозгласил вглубь квартиры:

— Принимайте дорогую гостью.

И снова темнота коридора, холод, сырость и внезапное тепло кухонной печурки. Всё так же, как было в прошлый приход, но Кате показалось, что стало чуть-чуть, самую капельку, но веселее.

На печурке подсушивалось несколько кусочков хлеба, на которые неотрывно смотрели Ваня и Нина. У них были глаза голодных котят, и Катя сразу же выдала каждому по две карамельки, а потом прибавила на плиту свой хлеб.

Касторовое масло Катя отдала Анне Павловне. Соседка сидела, прижавшись спиной к печке, и распускала старую вязаную кофту.

Кате она едва кивнула, но по довольному изгибу губ Кузовковой Катя поняла, что сумела угодить.

Вера на этот раз была дома. Костлявая, со впавшими щеками и узловатыми коленками, обтянутыми шерстяными чулками, она выглядела едва ли не ровесницей Анны Павловны.

Увидев Катю, она кинулась ей навстречу:

— Катюша, мы за тебя так волновались!

Полуобняв, Вера вскользь прикоснулась щекой к её щеке. Катя сжала ей руки:

— Вера, у меня для тебя есть новость!

— Какая?

— Я договорилась со своим, — она запнулась, — со своим другом, шофёром, он выхлопочет для тебя разрешение на эвакуацию.

— Эвакуация? — Вера схватилась рукой за горло, как будто её что-то душило. — Эвакуация? Правда? Ты не обманываешь, Катя? Если шутишь, то это очень злая шутка.

От вспыхнувшей надежды на спасение у Веры закружилась голова, и чтобы не упасть, она уцепилась за Катю. Она неотступно мечтала об эвакуации с того самого момента, когда Ваня в первый раз заплакал от голода.

— Ванечка, сынок, мне нечего тебе дать, — сказала тогда Вера, — потерпи.

Под понимающими глазами Нины она выбежала в ванную, закрылась на задвижку и в бессилии села на пол, едва не опрокинув на ноги ведро с водой. Ведь предлагали же эвакуироваться в самом начале войны, предлагали, а она отказалась! Вера заткнула себе рот кулаком и кусала, пока её не отрезвил вкус крови.

А сейчас, когда она уже полностью разуверилась в милосердии и справедливости, вдруг приходит Катя и говорит, что можно уехать из осаждённого города и спасти детей.

Ну не чудо ли?!

* * *

Катя ушла в казарму ближе к вечеру, символически похлебав жидкого овсяного супа, сдобренного касторовым маслом.

— В казарме поем, — остановила она руку Кузовковой, когда та разливала суп всем поровну, по поварёшке.

— Воды-то не жалко — полная Нева, только заправить нечем. — Анна Павловна всё-таки налила ей порцию, где в мутной жиже плавало несколько рыхлых зёрен овсянки, окружённых каплями касторки.

Хотя скулы сводило от голода, Катя отодвинула свою тарелку Ване с Ниной и те дружно застучали ложками. По их лихорадочным движениям Катя угадывала, что они боятся, как бы она не передумала и не отобрала тарелку, пусть мутного, пусть жидкого, но самого настоящего супа.

Когда Ваня глотал, его уши на стриженой голове трогательно вздрагивали лопушками, а шейка была тонкой-тонкой, как ниточка.

Вера жевала рассеянно, словно через силу, а Кузовкова, наоборот, быстро и деловито, звучно прихлёбывая от удовольствия.

Егор Андреевич ел с подчёркнутым спокойствием, только рука, державшая ложку, иногда подрагивала от слабости, и тогда он сердито шевелил бровями, как будто собирался отчитать свою руку за непослушание.

— Ну, я пойду! — Дождавшись чая, Катя встала из-за стола. — Мне сегодня на дежурство.

В свете коптилки она увидела направленные на неё глаза Веры с крошечным отблеском пламени внутри значков.

— Ты пока собирайся в эвакуацию, Вера. Я на днях забегу и скажу тебе, к кому обратиться.

Наморщив лоб, Вера кивнула и молитвенно стиснула руки:

— Я буду ждать, Катенька. Я буду очень ждать.

Холодным коридором Катя прошла до входной двери, остановившись от громогласного зова Егора Андреевича:

— Постой, Катерина, я совсем забыл, тебе письмо.

— От Оли? — Катя бросилась назад, в кухню, свернув по пути Верину тумбочку. — Где письмо?

— Погоди, сейчас вспомню, куда положил.

Пока Егор Андреевич обшаривал карманы, Катя от нетерпения приплясывала на месте.

— Егор Андреевич, вы скоро?

— Вот, нашёл. — Егор Андреевич торжественно протянул сложенный треугольник. — Держи письмо. А от кого, не знаю — оно из почтового ящика выпало, в котором сахар был.

— От тёти Люды, — помертвевшими губами сказала Катя, и потёртая бумажка показалась ей горячим угольком на ладони.

Нетерпеливыми руками она развернула треугольник, поднеся его к коптилке. Соседи из деликатности занялись делами, и она сидела наедине со своей тайной, не решаясь сразу в неё заглянуть. Перед глазами маячило мамино лицо с прилипшими ко лбу прядками волос, звучал родной голос: «Ты должна пробираться в Ленинград к моей сестре».

Короткий текст, написанный фиолетовыми чернилами, запутал мысли ещё больше. Мамина сестра писала:

«Люба, прости меня, я очень виновата перед тобой. Насчёт Михаила ты была права — он предал меня. Знаю, это мне за твоего Александра. Правда, я думала, что делаю доброе дело. Хотя это меня не оправдывает.

Перед тем как исчезнуть, я хочу прислать тебе кусочек детства, но ты наверняка сочтёшь меня сентиментальной дурочкой.

Помнишь, как мы с тобой таскали у няни сахар из сахарницы, а когда она нас застукала, ты взяла вину на себя? В последнее время я часто возвращаюсь к этому милому воспоминанию. В твоём поступке ты тоже выказала своё благородство, а я промолчала.

Посылаю тебе сахар, чтобы с каждым кусочком ты думала обо мне, а когда сахар закончится — можешь забыть, что у тебя была сестра.

Если бы я могла вернуть тебе Александра, то поменяла бы его на свою жизнь.

Люда».

* * *

Огонек коптилки тускло освещал Катино лицо с закушенной губой и нахмуренные короткие бровки над сосредоточенными глазами. Листок бумаги в её руках отбрасывал на стол длинную чёрную тень, которая моталась из стороны в сторону.

Вера подумала, что сейчас жизни ленинградцев похожи на этот скудный огонёк коптилки, который может затухнуть в любую секунду. Прикрыв глаза, она вообразила море огоньков, которые ещё хранили в себе тепло, согревая промороженные квартиры и комнаты. С каждым блокадным днём их оставалось всё меньше и меньше.

Господи, хотя бы удалось эвакуироваться, чтобы дети могли жить.

Писем от мужа Вера не получала с начала войны, но всем сердцем верила, что он жив и воюет. Мало ли что может случиться при перевозке почты во время войны. Томительная неизвестность всё же оставляла надежду на встречу, в отличие от казённых бланков похоронки, отмеченных печатью горя. Сколько таких скорбных листков разлетелось сейчас по всей стране!

Несколько следующих дней Вера провела в лихорадочном ожидании разрешения