на эвакуацию и откровенно разрыдалась от счастья, когда Катя пришла с известием явиться за талонами на выезд.

Дальнейшее слилось в суету и стояние в очереди посреди длинного коридора средней школы. Около портрета товарищу Сталину стоял выцветший букет бумажных цветов, а по стенам были расклеены красочные плакаты.

— Говорят, что с детьми до трёх лет не эвакуируют, — сказала Вере стоящая впереди женщина. — Такие малыши живыми не доезжают.

— У меня большие дети, — торопливо ответила Вера, чувствуя, как сердце в груди перевернулось от страха.

Женщина окинула её недоверчивым взглядом и отвернулась, говоря что-то на ухо другой соседке по очереди.

Переступая порог кабинета, Вера едва могла сдержать дрожь в ногах. «Я должна получить эти бумаги. Я должна получить эти бумаги», — непрестанно крутилось в голове.

Пожилой, небритый человек за столом устало поднял голову и спросил о составе семьи. Вера ответила и оцепенела в ожидании ответа. Она забыла, что нужно дышать, и только часто-часто моргала.

Уполномоченный молча сделал пометку в журнале и протянул три бумажки:

— Быть завтра в семь утра на Финляндском вокзале. Вещей с собой берите минимум.

Проводив её до двери, мужчина высунул голову в коридор и хрипло прокричал в толпу:

— Товарищи, всех касается! Лишние вещи будут выбрасываться.

Вера боялась отойти от кабинета и продолжала стоять, сжимая в руке заветные листочки, но её оттеснили в сторону:

— Получили талоны, дамочка, и проходите, не задерживайте очередь.

То, что её назвали дамочкой, у неё вызвало истерический смех, и, идя к выходу, она всё смеялась и смеялась, пока уже на улице не осознала, что плачет.

* * *

Прочитав письмо тёти Люды, Кате стало ясно, что ничего не ясно. Из написанного она сумела угадать лишь то, что тётя Люда предала Катиного папу, а её саму точно так же предал муж по имени Михаил.

Про своего отца Катя ничего не знала, но мысль, что он был предан, будоражила воображение страшной недосказанностью. Она пыталась вызвать в памяти образ отца, каким видела его на единственной фотографии, но на ум приходили случайные встречи в случайных местах, которым она прежде не придавала значение. Например, однажды в поезде около неё остановился пожилой гармонист с тальянкой через плечо и долго вглядывался в её лицо подслеповатыми слезящимися глазами. А что, если это был её отец?

А может, он был в вагоне с заключёнными, без остановки пролетевшем мимо станции? В крошечном решётчатом окошке она сумела разглядеть мужское лицо.

Катя чувствовала, что разгадка событий кроется где-то совсем рядом, стоит только протянуть руку. Возможно, она тысячу раз проходила её стороной и не догадывалась. А ещё Катя думала, что своей посылкой тётя Люда спасла жизнь нескольких человек, и от этого стиралась злость за её предательство папы, которого она никогда не знала.

Но по мере приближения встречи с Серёжиной мамой тайна тётиного письма отступала на второй план, потому что на первый выходила большая проблема помыться. Не просто ополоснуть лицо и руки, а искупаться целиком, вместе с головой, превращая свалявшиеся сосульки из волос в обыкновенные девичьи косы. В баньку бы сейчас да с веничком!

Кате ясно, до мелочей вспомнилось, как бултыхались на коромысле тяжелые вёдра чуть желтоватой воды из пруда. Носить воду в котёл было Катиной обязанностью, а мама топила. Она любила разводить огонь под большим закопчённым котлом на каменной кладке, выпуская наружу пушистые клубы белого дыма, а потом приходила домой весёлая, растрёпанная и с порога кричала:

— Катюшка, в баню!

Как ни жалко было старую баньку, по нижние венцы вросшую в землю, но обещание председателя спалить их деревню приносило отраду.

«Надеюсь, что сжёг», — думала Катя.

Мысль, что в их бане фашисты могут отмывать свои кровавые лапы, казалась чудовищной.

И всё-таки Катя сумела вымыться, хотя в ванной комнате казармы изо рта шёл пар, а кафельный пол обжигал морозом босые ноги. Одно ведро с горячей водой сгодилось для головы. Другим она долго и тщательно смывала блокадную грязь, приговаривая мамину потешку:

— С гуся вода, с Катюшки худоба.

Мама, мама, знала бы ты, какая худоба ждёт твою дочку: стиральной доской торчат рёбра, ноги превратились в палочки с грубыми узелками коленок, а руки — в щепки.

Наверное, Катя носила на себе тонны грязи, потому что после бани захотелось раскинуть руки и полететь, такая необыкновенная лёгкость охватила всё тело. Но только лететь не так, как птица, напрягая мышцы и рассекая грудью воздух, а как тополиный пух, блаженно покачиваясь на волнах тёплого ветра.

Они с Сергеем условились встретиться около пяти вечера на перекрёстке у сгоревшего дома.

— Могу опоздать, — сразу предупредил Сергей, — сама понимаешь, служба.

— И я могу, — откликнулась Катя, в душе зная, что изо всех сил постарается прийти вовремя. Она вообще не любила опаздывать и догонять.

Ровно в половину пятого Катя вышла из казармы и повернула на набережную, заваленную снежными горами. И лёд, и снег, и каскады причудливых сосулек на оборванных трамвайных проводах сверкали на солнце, как сказочные чертоги Снежной королевы.

На прощание Маша махнула из окна рукой: желаю удачи!

«Словно прощается», — подумалось вдруг Кате.

Сердце её уже нетерпеливо подпрыгивало в ожидании встречи. Интересно, понравится она Серёжиной маме или нет? За чередой событий Катя смутно припоминала опухшую женщину, которую она проводила до квартиры. Больше вспоминалась холодная тьма нетопленной комнаты, где единственным живым существом казался огонёк коптилки.

На условленном месте полуторки Сергея ещё не было, и от порывов колючего ветра Катя спряталась за угол. Малолюдная улица дышала тишиной, лишь вдалеке брели две тёмные тени да невысокая девочка везла на саночках баклагу с водой.

От нечего делать Катя пересчитала целые стёкла в доме напротив — их оказалось пять. Остальные были выбиты взрывной волной или заколочены фанерой.

Из репродуктора в дальней стороне улицы лилась музыка, от которой мир вокруг становился необыкновенно красивым, несмотря на войну и разруху.

Прислонившись к стене, Катя прикрыла глаза, силясь вообразить, как будет выглядеть эта улица после войны. Новый дом, сияющий свежей краской, чистые стёкла, горшки с геранями на окнах. Как на рисунке умершей девушки, которую они с Машей вчера вынесли из пустой квартиры. Наверное, девушка была художницей, потому что на столе остался лежать лист ватмана, с которого улыбалась счастливая ребячья мордочка с изумлёнными голубыми глазами.

В музыку вклинился звук мотора. Сергей!

Подавшись вперёд, Катя увидела знакомую полуторку и уже шагнула навстречу, как вдруг заметила, что Сергей в кабине не один.

Рядом с ним сидела симпатичная девушка в военной форме.