Он виновато вернулся, подошел, прикоснулся к душистым волосам, вдохнул умопомрачительный аромат духов.

Александра поймала его руку и положила себе на белый шелк – туда, где просвечивала под ним округлая линия белого кружева.

Шампанское натощак. Тесные джинсы.

– Саша, – сказал он, едва дыша, – ты напрасно эту игру затеяла. Так нечестно…

– Еще как честно! – засмеялась она. И его рука, ведомая ее тонкими и сильными пальцами, проскользнула под разрез застежки на теплую кожу.

Алексею показалось, что он умирает. У него давненько не было женщины, а сейчас этой женщиной была Александра – столь желанная и столь недосягаемая, мучившая его по ночам вот уже больше года… Голова так не кружилась и при его первом в жизни мальчишеском свидании, голос пропал.

– Я тебе говорил, что ты стерва? – хрипло произнес он, чувствуя, что сдает позиции.

– Разумеется. Ты никогда не упускаешь этой возможности….

Ее рука, цепко державшая его кисть, соскользнула глубже, уже под кружево.

Кис собрал последние силы. Плохо работавшая голова все же что-то подсказала ему – что-то из области мужского самолюбия и гордости.

И он осторожно, не желая обидеть ее резким жестом, высвободил свою руку.

– Я позвоню. – Он чмокнул Александру в щеку и подумал, что после сегодняшнего им будет очень трудно созвониться и вообще увидеться… И что он делает большую глупость…

«Эй, кто еще не видел дураков? Приходите, посмотрите: вот он я, Кисанов Алексей, частный детектив и самый что ни на есть круглый и квадратный, самый дурацкий дурак на свете!

Отказаться от такого? Не-ет, – мысленно простонал Кис, – пойдите поищите, другого такого недоумка не найдете! Александра его больше на порог не пустит, и правильно сделает, между прочим, так ему и надо…»

Так размышлял Кис с утра пораньше в четверг. Утро выдалось свободным, и он наконец выспался и неторопливо принял ванну вместо обычного скорого душа. В холодильнике обнаружились готовые блинчики, которые накануне купил Ванька, и надо признаться, что жгучее самобичевание не помешало детективу позавтракать со здоровым аппетитом.

Впрочем, настроение никак нельзя было назвать хорошим, а когда позвонила Галина, оно и вовсе испортилось.

Она регулярно позванивала Кису, каждый раз с робкой надеждой спрашивая, как продвигаются дела. Но каждый раз дела были исключительно никак: всякая новая ниточка, на которую надеялся Кис, с удручающим постоянством вела в новый тупик.

– Может быть, сегодня что-то удастся прояснить, – пытался утешить ее Кис, – я жду новостей…

Он и в самом деле ожидал новостей от Ваньки, который умчался на свидание с каким-то транссексуалом, обещавшим добыть нужную информацию. Транссексуал Катя, по Ванькиным словами, горячо откликнулся на просьбу помочь, поскольку «рад отомстить за нас, за женщин». Что ж, в добрый час – за женщин так за женщин! Лишь бы помог выйти на нужных людей…

– Муж вспомнил, где мы видели Стасика, – всхлипнула Галя. – Расспросил мою подругу, установил его личность… Они его объявили в розыск, квартиру опечатали… А я как раз хотела за чистым бельем к нему съездить…

Повесив трубку, Кис направился к компьютеру. Попозже, вечером, Кис намеревался посетить Веру Лучникову, а пока что хотел в сладостной неспешности перечитать и обновить свои записи по делу «зомби», как он окрестил его.

Перечитав и сделав пометки об уже выполненных пунктах, Кис задумался. С самого начала во всех этих делах его интриговал один момент, да все никак не хватало времени задуматься об этом всерьез. Но сейчас время было, и Кис принялся усиленно размышлять: почему это мужчинам рот заклеивали, а женщинам – нет? Почему мужчины были связаны липким скотчем, а женщины – веревками? Скотчем – быстрее и надежнее. Выбраться из него без посторонней помощи практически невозможно. А из веревок, если они не слишком туго затянуты, выбраться можно, что, собственно, и произошло в четырех из пяти случаев. Не связали только Лучникову.

У него смутно брезжили кое-какие соображения на сей счет, но их следовало проверить. И потому, глянув на часы, он решил съездить к последней потерпевшей, которая звалась Натальей Константиновной.

Выбор пал именно на нее по двум причинам: во-первых, жила она близко, в центре: во-вторых, он уже встречался с ее падчерицей Мариной, у которой при упоминании мачехиного имени скисало лицо, оправдывая фамилию Кисловская. Вот Кис и решил глянуть заодно, что ж там прокисло у этих женщин.

Кис, как водится, поехал без звонка: зачем лишние переживания по телефону? Вспоминать об изнасиловании, понятное дело, потерпевшей не хочется, рассказывать постороннему – тем более. Кис мог рассчитывать только на встречу, на личное обаяние, на свое умение вести разговор.

Оно у него было, это умение, особенно с женщинами. Будучи человеком старомодным, он женщин уважал априори: слабый пол. Конечно, он понимал, что слабый пол не такой уж слабый и что в бархатных лапках острые коготки водятся, которые иной раз куда опаснее примитивного мужского кулака и неповоротливой и наивной мужской психики… Но, полагал Кис, коготки потому и ранят иной раз смертельно, что слабый пол вынуждают быть сильным нерадивые мужики. Те самые закомплексованные слабаки и нюни, которые себя не уважают и других, естественно, тоже. Кого можно уважать, если сам себя не уважаешь? Кого можно любить, если себя не любишь? Разве может быть щедрым нищий? То-то…

Короче, в разговорах со слабым полом Кис обычно был терпелив, внимателен и деликатен. Это у него и называлось умением вести разговор, на него он и полагался.

…Не то чтобы детектива подвело это самое умение, но встреча с Натальей Константиновной изрядно поколебала его рыцарские наклонности, оставив у Алексея мерзкое ощущение, словно его выдержали полчаса в ванне с липким сахарным сиропом.

Слащаво-кокетливая, фальшивая до невозможности, она, как плохая актриса, закатывала глазки, дабы выразить запредельность произошедшего, и двусмысленно улыбалась, произнося душным шепотом: «Ну, это… сами понимаете…», не забыв при этом обрисовать групповое изнасилование в деталях, о которых деликатный Кис вовсе и не спрашивал. Причем на лице ее отражалась некая мечтательность, как если бы она вспоминала не более чем об утреннем эротическом сне.

Кис, как это свойственно людям, судил о других в меру своего понимания, а именно – в меру понимания самого себя. Он хорошо знал, что момент насилия в любовной игре – весьма пикантная приправа, он и сам не прочь, что сцена насилия, допустим, в кино может возбуждать зрителя. Но он также отлично понимал, что в реальности, где уже нет зрителя, комфортно смакующего под чаек-кофеек эротические сцены, а где есть только жертва один на один с насильником, – это уже совсем другая история: история поругания души и тела, ничего общего с эротизмом не имеющая.

И беглая сладостная улыбочка Натальи Константиновны, ее мимолетное сытое потягивание при воспоминании о групповом изнасиловании удивили его неимоверно: все это шло полностью вразрез с его представлениями. Он честно попытался пошарить в закоулках своего подсознания, на донышках самых старых и пыльных ящиков своих воспоминаний, но ничего, что могло бы пролить свет на столь неожиданную реакцию изнасилованной женщины, ему обнаружить не удалось.