– Мне потребовалось целых две ночи, чтобы написать это, – нет, даже три ночи. Но я все равно не уверен, хорошо ли у меня получилось. Я потерял счет разорванным в клочья и выброшенным страницам.

– Я долго раздумывал, отправить ли его по почте или просто отдать ей в руки. Но я не могу позволить, чтобы кто-то из ее семьи увидел меня. Я несколько раз ждал ее на дороге, но так и не смог заставить себя вручить ей письмо.

– Пожалуйста, я хочу, чтобы ты отнес ей это письмо.

– Теперь ты станешь презирать меня за то, что я поступаю не по-мужски?

Откуда такому, как я, было знать, что значит поступать по-мужски? Все, что я понимал, – это что передо мной мой старший друг и что он глубоко страдает.

– Это всего один раз. Если ты сочтешь, что даже однажды попросить о подобном другого человека недостойно мужчины, – просто откажись, и мы забудем об этом. Если только она ответит, обещаю, что в следующий раз я поступлю как мужчина.

– Обязательно передай его ей, и только ей.

– Кёко Куондзи.

В те годы я не понимал, что означало быть мужчиной – и, если уж на то пошло, что означало быть человеком. Нет, более того: в первую очередь меня не волновало, что с точки зрения общества хорошо, а что – нет. Поэтому я согласился выполнить его просьбу и отправился по указанному им адресу.

– Он умалишенный.

Я бросился бежать, словно это могло отменить то, что было мне сказано. Я больше не мог найти успокоения в том, что сам воображал себя сумасшедшим. Шкатулка моего душевного спокойствия, которую я так долго украдкой изготавливал, была с легкостью открыта абсолютно незнакомым мне человеком, и ее содержимое высыпалось на землю.

– Я здоров. Это вы – безумцы…

Успокоившись, я обнаружил, что стою на том самом перекрестке, от которого отходила узкая дорога, ведущая к клинике.

За стойкой ресепшена никого не было. В этом не было ничего удивительного. Наступили сумерки. Приемные часы давно уже прошли. Я не подавал голоса, чтобы сообщить о моем приходе, однако из глубины клиники поприветствовать меня вышла девочка с двумя косичками.

– Кто ты? Ты кого-то ищешь?

– Хозяев нет дома.

Ее белая кожа казалась отлитой из воска.

– Это письмо?

– Кому оно адресовано?

Я не решался взглянуть ей в глаза. Вместо этого как завороженный смотрел на ее губы, извивавшиеся на ее лице подобно отдельному живому существу, говоря со мной.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Я не могу вручить это письмо никому, кроме его адресата. Я дал обещание, – сказал я ей. И, не поднимая глаз, показал ей лицевую сторону запечатанного письма.

– Тебе повезло. Этот адресат – я.

Почему-то я не мог отдать ей письмо. Я стоял неподвижно, уставившись в пол.

– Это письмо адресовано мне. Могу я его получить?

Мне представилось колдовское движение ее губ.

– Может быть, это любовное письмо?

Бездумно я поднял глаза.

Девочка улыбалась.

Ее белые пальцы протянулись ко мне и забрали письмо из моей руки.

– Оно от тебя?

Ни слова не говоря, я вновь опустил глаза. Белая блузка. Темная юбка. Видневшиеся из-под нее белые ноги.

Струйка яркой красной крови стекала по одной из ее белых голеней.

Как во сне, я посмотрел на ее лицо.

Она смеялась – странный чарующий звук.

Мм хмм хм.

Сумасшедший –

Я не сумасшедший.

Передо мной стояла вовсе не красивая девочка.

– Тебя что-то напугало? Школьник-сан…

Она подошла ко мне вплотную и прошептала мне в ухо:

– Поиграем?..

Затем укусила меня за мочку уха.

Я бросился бежать изо всех сил.

В ушах у меня звенело. Мое лицо горело. Что со мной только что произошло? Я не сумасшедший. Это все вокруг безумцы. Эта девочка – она…

Я не смел обернуться. Она смеялась. Белые ноги. Красная кровь.

– Он сумасшедший.

– Мм хмм хм.

– Сэнсэй, вы побледнели…

Ацуко Тюдзэндзи внимательно смотрела на меня.

Крышка шкатулки с запретными воспоминаниями, которую я запечатал больше двенадцати лет назад, была открыта, а сам я оказался лицом к лицу с реальностью, в настоящем времени.

– Я… я просто вспомнил любовное письмо. Давным-давно… еще учась в школе, я однажды уже приходил в эту клинику. Я сделал это по поручению Фудзимаки-сана.

От произнесения только этих слов у меня перехватило дыхание.

– Сэки-кун, тебе что, пришлось так сильно напрячься, чтобы вспомнить лишь это? С тебя пот градом льет, – сказал Энокидзу. – Так, значит, действительно было любовное письмо?

– Да, было. Удивительно, что Кёгокудо о нем вспомнил.

Детектив прижал руку ко лбу и произнес глубоко удрученным голосом:

– Сэки-кун, спасибо тебе, что ты так усердно старался, чтобы вспомнить, но это никак не поможет нам продвинуться в нашем деле. Единственное, что это доказывает, – это что у тебя действительно невероятно плохая память.

– Но это не так, – возразил я.

Так вот оно что… Я встретил вовсе не Рёко Куондзи, а ее младшую сестру Кёко. Теперь мы знали, что в юности Рёко и Кёко Куондзи были очень похожи – то есть получается, что вчера Энокидзу увидел вовсе не воспоминания Рёко Куондзи, а мои собственные. Если это было так, то подозрения, падавшие на Рёко Куондзи, немного ослабевали. Ведь это означало, что она действительно не была знакома со мной до нашей встречи в офисе частного детектива.

Я объяснил ход моих мыслей Ацуко Тюдзэндзи. Энокидзу слушал молча, не спуская с меня скептического взгляда. Судя по всему, он совершенно не представлял, о чем я говорил, не понимая сущности своего собственного дара.

– Я не знаю точно, что такое память, Сэки-кун, но ты вроде как ошибаешься, – произнес он, пожимая плечами.

Ёситика Куондзи, бывший одновременно директором клиники и главой семьи Куондзи, выглядел совершенно не так, как я его себе представлял. Он был лысый, с широким лбом, большим, мясистым красным лицом и глазами, погруженными в складки плоти. Остатки волос на его висках были совершенно белыми. Он уселся, широко расставив ноги; белый врачебный халат распахнулся у него на груди.

Его жена, Кикуно Куондзи – управляющая делами клиники, ответственная за финансы, своей гордой осанкой и аристократической наружностью напоминала супругу знатного самурая из постановки театра кабуки. В молодости она, без сомнения, была ослепительно красива, хотя сейчас ее красота несколько потускнела.