* * *

Отчаянные звонки Филиппу остались без ответа. Телефонная связь прерывалась, и уже поступали сообщения о поврежденных телефонных линиях. На каждом новостном канале уже выступали ищущие острых ощущений «охотники за ураганами», сообщавшие об усилении островных ветров. В нижней части экрана пробежала полоса с сообщением. Уже отменены все рейсы в аэропорты Кис и Майами, а также из них.

Взяв телефон, я набрала номер Филиппа. Он не отвечал.

Я снова набрала номер. Автоответчик.

Не теряя времени, я собрала сумку с одеждой и предметами первой необходимости, схватила поводок Санни и направилась в гараж. По шоссе US-1 растянулась вереница автомобилей, покидающих город, я же ехала в противоположном направлении к дому Бена. Расстояние между нами было совсем незначительным, о чем я вспоминала до этого времени довольно часто.

Воздух был жутко спокойным. Тяжелые серые облака висели совсем низко, готовые разорваться от порывистого ветра. Санни тяжело дышал на сиденье рядом со мной. Животные способны чувствовать изменения атмосферного давления раньше людей, и, выглянув из окна, он навострил уши.

Деревья, обрамляющие дорогу, уже начинали танцевать на ветру, по переднему стеклу стучали слабые капли дождя. Я протянулась через сиденье и потрепала Санни по голове.

– Мы почти приехали, приятель.

Когда мы подъехали к дому Бена, я ощутила облегчение, которого не чувствовала уже несколько часов, а может быть дольше. Бен высунул голову из входной двери, прижимая мобильный к уху, и указал на гараж. Заведя машину в узкое пространство, я забрала вещи и вошла в дом через смежную дверь.

Вдруг зазвонил мой телефон. Я была уверена, что это был Филипп, и сразу взяла трубку. Когда я заметила, что это был тот самый номер, который неделями не давал мне покоя, было уже слишком поздно.

– Привет, Чарли.

Я ответила не сразу. Я вошла в гостиную Бена и опустилась на диван. По спине пробежала холодная дрожь. В доме было прохладно, мое тело тряслось, и я нервничала, как семилетний ребенок.

– Пожалуйста, не клади трубку, – попросил голос.

Молчание.

– Чарли?

Этот голос звучал для меня незнакомо, но это мое прозвище я не забуду никогда.

– Слушай, только слушай. Тебе не нужно отвечать. Только, пожалуйста, не вешай трубку.

Казалось, у него самого перехватило дыхание. Он тоже явно нервничал, и мне стало его почти жалко.

– Я не знаю, как сказать тебе об этом, поэтому просто возьму и скажу.

Я сжала телефон покрепче, не понимая, что он собирается рассказать. Будет ли это запоздалое извинение? Извини, я совсем не хотел причинить тебе боль. Или его уход не был случайностью, которую можно было предотвратить. Это был преднамеренный шаг. Разрыв такой глубины и силы, что ему не было оправдания.

– Тогда дело было не в тебе, – наконец сказал он. – И не в твоей маме. О, Чарли…

Я живо представила, как он закрывает лицо руками, не в силах вынести тяжесть раскаяния. И тут он неожиданно выпалил:

– Я – гей.

Эти слова привлекли все мое внимание. Это было невозможно не принять к сведению.

– Мне было так стыдно. Я так боялся. Я просто сбежал. От себя. От тебя. О, Чарли, дело никогда не было в тебе… Я ненавидел себя. Ненавидел того, кем стал…

Мое сердце забилось чаще. Я не знала, было ли это облегчение или более глубокая боль. Я ощущала, как меня насквозь пронизывают чувства.

– Но ты ушел от нас…

– Я не мог остаться. Не мог воспитывать тебя, когда сам был так растерян и одинок…

Похоже, в этот миг он схватился за голову от стыда, потому что его слова показались далеким шепотом.

– Мы были так молоды, когда поженились. Двадцать лет. Я понятия не имел, кто я такой… Мне нет оправдания. Я думал, тебе будет лучше… легче… без меня.

Ничто и никогда не является тем, чем кажется. Дело было не в молодой жене, над которой нам с мамой можно было бы подшучивать. Папе нужно было кое-что другое. Я годами ждала этого разговора, и теперь он задевал каждое мое оголенное чувство. У меня раскалывалась голова от всех остававшихся без ответа вопросов.

Он начал плакать.

– Я был в очень темном месте… Я не хотел жить. Я хотел уберечь тебя от страданий.

О, эти мысли, пульсировавшие в моем мозгу. Все сценарии, которые я придумывала и отвергала как несерьезную чушь. Я не стала говорить это вслух, но я так много раз думала, что было бы легче, если бы он был мертв. Это было бы куда более сносно, чем жить, зная, что он решил держаться от нас подальше, оставив нас гадать, вернется ли он. Это желание было таким блеклым и запрятано оно было так глубоко внутри меня, что я могла легко притвориться, что его там не было. Но только до того самого момента, пока он не появился снова, разоблачая все, что я считала правдой.

– Чарли, ты уже взрослая. Ты и твоя мама, вы не смогли бы понять это тогда.

Рана, которую он нанес, открылась, и через нее хлынули всевозможные эмоции. Гнев смешался с облегчением, удивление сменилось печалью. Все, что мы потеряли, все, что мы упустили, превратилось в сломанную историю. Сломанную, потому что так не должно было быть. Сломанную, потому что он уничтожил мое понимание любви, научив меня, что ей нельзя доверять, что мне нельзя доверять даже самой себе.

Он замолчал и стал ждать, что я что-нибудь ему скажу, но мне было трудно подобрать нужные слова. Такого я не ожидала. С обвинениями и предвзятой версией событий отпустить и отвергнуть его, так давно забытого, было намного проще. А история событий превращала его в кого-то реального и объемного. Отделить одно от другого было невозможно, а с годами, которые прошли без единого телефонного звонка, было трудно смириться с его появлением.

– Наверное, тебе интересно, почему мне понадобилось так много времени?

Его хриплый голос был неузнаваем.

– Мы заслуживаем знать правду, чтобы принять наше собственное решение. А ты сделал выбор за нас, – ответила я.

– Я знаю, насколько болезненной может быть ложь, Чарли. Я много лет жил со своим секретом. Он чуть не свел меня в могилу. Время шло, и я посчитал, что тебе и твоей маме будет лучше без меня. Я не хотел усложнять вам жизнь. У меня была череда болезненных, тупиковых отношений, а еще возникли проблемы с выпивкой. В конце концов, мне помогли, но чтобы устранить последствия понадобились годы.

– Я что, должна тебя пожалеть?

Бен вошел