Без них мне нужно было в первую очередь сохранять спокойствие.

Тревенца-Рич сделался размером с булавочный укол, а потом стал просто еще одной звездой, да к тому же мерцающей. День за днем я притворялась хорошей девочкой. Ходила на камбуз вместе с Квиндаром, и мы ели за одним столом, хотя, по правде говоря, не очень-то тепло общались. Когда он уходил заниматься темными делишками – чем бы они ни были, – я брала книги в библиотеке парусника и читала, сидя у иллюминатора. Библиотека была не чета ракаморовской, но книги есть книги, а я была не в том положении, чтобы проявлять разборчивость. Время от времени мне удавалось завязать разговор с другими пассажирами или членами команды, но было видно, что светлячок заставляет их держаться настороженно, словно из опасения подхватить заразу.

Живых душ на корабле нашлось предостаточно. И не только обезьяны вроде меня. Было несколько пришельцев: пара ползунов и по крайней мере один щелкун, – впрочем, поскольку они выглядят одинаково, трудно было сказать, действительно ли только один. Я поймала себя на том, что мыслями все время возвращаюсь к ползуну в комнате Квелла, к тому, как он обнюхивал и ласкал мои деньги. Это было нечто большее, чем алчность. В деньгах крылось что-то такое, что почти свело ползуна с ума от желания и предвкушения. Дело было не в ценности пистолей, а в том, чем они были в действительности.

Не доверяя замку на двери каюты, я все время держала кошелек при себе. И вот, задумавшись о пистолях, я вытащила один из них; ощутила его тяжесть, заглянула в его головокружительные глубины сквозь узор из полосок-мер. Разумники вроде Ракамора или Джастрабарска вечно надеялись разыскать в каком-нибудь шарльере клад из пистолей, которые там кто-то припрятал. Время от времени такое случалось. Каждый пистоль, находящийся нынче в обращении, независимо от его ценности, был когда-то кем-то найден, в каком-нибудь мире или внутри шарльера. И никто не знал, сколько их еще осталось. Стоило надеяться, что никто не найдет слишком много за один раз, ведь это могло развалить экономику, обесценив те деньги, что уже были в обращении. Но маленькие клады были в порядке вещей, с их помощью возмещали потерянные или поврежденные пистоли. Однако разыскивали эти самые клады не ползуны и не щелкуны, а мы, обычные обезьяны, с нашими кораблями и экспедициями. Пистоли доставались пришельцам лишь после того, как кто-то относил их в банк. Часто они там и оставались, а пришельцы давали в обмен расписки, облигации и так далее, почти оказывая услугу нам: дескать, зачем таскать с собой подобную тяжесть?

Но теперь я задумалась. Если ползуны (а также щелкуны и броненосцы) любили наши пистоли по какой-то другой причине, а не потому, что они были деньгами, – и эту причину я пока что не могла постичь, – то как-то слишком удобно все сложилось с тем, что они управляли нашими банками. И ползуны появились в Собрании очень кстати, как раз перед крупным банковским крахом.

«О, капитан Рэк, – сказала я себе. – Что за сомнения ты посеял в моей голове?» Потом я вспомнила слова Прозор о том, как светлячок заставляет размышлять о гадких вещах, усиливает подозрительность, и пришла в такой ажиотаж, что уже не знала, что и думать.

Прошло еще несколько дней. На корабле были не только пришельцы, но и роботы. Некоторые просто помогали своим хозяевам-обезьянам, таскались за ними с багажом и так далее, если приходилось переселяться из одной каюты в другую. Один-два робота были как будто сами по себе. Случалось, роботам давали гражданство, наделяли правами, банковским счетом и прочим, но такое бывало редко – лишь в тех случаях, когда робот оказывался намного умнее обычного. Когда создавали роботов, во время одного-двух Заселений до нашего, то некоторых сделали глупыми, а некоторых – умными, и со стороны нередко было трудно понять, кто есть кто. Но у самых умных имеется собственный разум и даже собственные идеи и планы, скажем так. Паладин был не таким. Он делал лишь то, что ему приказывали. За все время, пока мы с Адраной росли, Паладин ни разу не подверг сомнению свое место в мире. Это не значит, что я не печалилась из-за его участи, но мои чувства были сродни печали о собаке, а не о разумном существе.

Забавно, что на борту оказался робот, выглядевший точной копией Паладина, и он перемещался по паруснику с таким видом, словно был его хозяином. День или два я за ним наблюдала, а потом решилась поболтать.

– Прошу прощения, сэр, – сказала я, отложив книгу и убедившись, что Квиндара поблизости нет. – Вы не возражаете, если я вас кое о чем спрошу?

– А почему я должен возражать?

Голос робота тоже походил на голос Паладина, звучал глубоко и повелительно, однако наш старый робот как будто проигрывал записанные фразы, в то время как с этим я сразу почувствовала, что веду настоящий разговор.

– Я знаю одного робота, немного похожего на вас, сэр, хоть вы и не такой. Прошу прощения, но вы, кажется, никому не принадлежите.

– Я принадлежу всем и никому. А как вас зовут, позвольте спросить?

– Фура, сэр. Фура Несс.

– Вы пленница? Я обнаружил на вашем запястье устройство, которое испускает сигнал.

– Нет, я не совсем пленница. Но у меня кое-какие неприятности, из-за них и появился браслет. Я возвращаюсь на Мазариль – и вы, наверное, тоже.

– У меня дела в Инсере, но я не задержусь там надолго. Роботы у вас не слишком распространены, и я чувствую себя более уместно в Солнечных Краях. Но мне следует представиться, поскольку вы были достаточно любезны, чтобы назвать свое имя. Я Пилигрим, робот Двенадцатого Заселения. Говорите, вы встречали машину, похожую на меня?

– Да, сэр. Но не совсем такую же. У вас одинаковые тело и голова, но – надеюсь, это не слишком грубо с моей стороны – у Паладина не ноги, а колеса, и руки у него выглядят не такими сильными, как ваши. К тому же на вас ни царапины, а Паладин весь помятый.

«И даже хуже», – подумала я, вспомнив, в каком жалком состоянии был наш робот, когда я видела его в последний раз.

– Приложите палец к моему кожуху, Фура. Смелее. Я не причиню вам вреда.

В последнее время мне приходилось сталкиваться с вещами похуже роботов, так что я не колебалась. Выставила палец и вознамерилась коснуться Пилигрима ногтем, но тут мою кожу сильно защипало, и это было не из-за светлячка. Чем настойчивее я давила, тем сильнее становилось это ощущение.

– Я создаю защитную ауру, – объяснил Пилигрим. – Это было заложено в меня изначально. Видите ли, я был солдатом. Во время Эпохи Роботов люди Двенадцатого Заселения обратились к машинам, чтобы те помогли им пережить время великой нужды. Нас наделили всеми полномочиями людей, и даже больше. Тех, чья служба принесла больше всего пользы, одарили независимостью и свободной волей. Говорите, другая машина зовется Паладин?

– Да, но у него нет такой ауры, как у вас. И… я не хочу говорить о нем плохо, но все же… он не такой умный. Вы кажетесь настоящим разумником, а вот Паладин… увы, он совсем не такой.

– Его имя мне незнакомо. Но позволите ли строить догадки? Вы говорите, что этот робот чем-то похож на меня, однако несет на себе следы сильных повреждений. Причина может заключаться в том, что генератор ауры Паладина сломан или отключен. Это также может объяснить, почему он отличается от меня в других отношениях. Без генератора ауры он гораздо более уязвим к периферическим повреждениям, вследствие чего некоторые его части уже давным-давно пора заменить.