А в мою руку ткнулась ладонь Маркуса.

– Ты что? – спросил я.

Маркус вцепился в меня крепче. Облизнул губы и пробормотал:

– Страшно…

Ах да, он же от темноты робеет. Ну и спутники подобрались!Петер боится подземелий, Маркус – темноты. Ушедший Реми небось и того идругого. Странные люди…

– Ничего, я в подземельях неделями блуждал, – ободрил яМаркуса.

– Я помню. Я с вами буду.

Да, прав был лекарь Жан. Умеет Маркус найти того, кто емупоможет. С каторги бежать или из подземелий выбираться – вор Ильмар. Вмонастыре укрываться – настоятельница Луиза. От Стражи бежать – бывший офицерАрнольд.

Наверное, нельзя иначе высокородным аристократам выжить. Уних вся жизнь – словно хитрая карточная игра «гребенка», где вначале в паре содним из шестерых играешь, потом с другим, а под конец – с третьим. И все времянадо в уме держать, кому какую карту сдал и у кого сколько очков взято. Ясноедело, аристократы в «гребенку» не играют, забава низкая, воровская. Они вживуюсмотрят, кому и чего сдать.

Лишь удивительно, что будущий Искупитель так же к своимспутникам относится.

Все это мигом у меня в голове пронеслось. Но говорить ничегоя не стал.

Вслед за проводником мы двинулись в средний коридор.

Первые четверть часа все шли в молчании. Наверное, отстраха, хотя чего тут бояться, я понять не мог. Обычный коридор, где камень, агде и кирпич, только своды низкие и сырые. А так – широкий, втроем идти можносвободно. И двух карбидных ламп хватало, чтобы всю процессию освещать. Впереди– проводник-мадьяр. За ним Жерар со своим верным Луи. Потом Арнольд с Хелен.Потом Луиза с Антуаном. Ну и мы с Маркусом, а уж за нами – Петер и руссийскийшпион с лампой и саквояжем. Второй саквояж он отдал Арнольду, который взял грузбез пререканий и словно бы даже не заметил. Петер к Фариду явно оттогоприбился, чтобы быть поближе к свету. Но держался достойно, если бы я не знал,что он подземелий боится, так и не заподозрил бы ничего.

Когда миновало четверть часа, скованность стала проходить.Может, именно от того, что и света хватало, и коридор выглядел частопосещаемым: разок мы наткнулись на разбитую чашку, осколки которой проводниксгреб ногой к стене, потом – на выгоревший факел и истлевшую тряпку. Проводникдаже выругался по-мадьярски, непонятно, но красочно. Часто ходили этой дорогой.

– Отсюда есть пути почти под каждый дом в старой частигорода, – бодро сообщил Комаров. – Говорят, во времена османского владычествазаговорщики подслушивали каждое слово врага, а также легко уходили отпреследований. Османы же под землю лезть боялись.

– Вот уж не думал, что я осман… – пробормотал Петер. Носпокойно так, без паники. Переборол себя, молодец.

Арнольд впереди стал негромко напевать походную солдатскуюпесню. Я и сам под нее три года оттопал, когда по молодости баскам в наемникизавербовался. Дом тогда долго на наши шалости внимания не обращал. Ну, грызетсяодна провинция с другой, какая Владетелю разница, если налог вовремя уплачен? Апотом рыжая бестия, кабальеро Мартинез Кампо, ляпнул сдуру, что когда баски отиберийцев отделятся, то они еще подумают – оставаться ли с Державой… Ну и все.Послал Дом преторианцев на помощь иберийскому наместнику. Тут все веселье икончилось.

– Доспехи рубил клинок, Взметали копыта пыль…

Я Арнольда не поддержал, уж больно скверные воспоминанияпесня навевала. И Арнольд, речитативом пропев несколько куплетов, замолк. Затов полный голос заговорила Луиза, и это было похуже любой песни. Она и красотойподземелья восхищалась, и мастерством каменщиков, и размышляла, как бы этикатакомбы для полезных целей приспособить – например, сделать тут подземныймонастырь строгого свойства, для вящей славы Господней, или приют длядетей-сирот с дурными наклонностями, во имя человеческого милосердия. Отздешней сырости все монахи бы разбежались, а сироты перемерли, но это Луизу несмущало.

– Скажи, Маркус, а ты сам читал ту знаменитую книгу, из-закоторой весь шум? – спросил вдруг Фарид, невинно глядя на Маркуса. Парнишкаобернулся, кивнул. – Наверное, уже жалеешь, что нашел ее? – продолжал Комаров.

– Подожди, – быстро сказал я. – Ты нас из Аквиникумавыводишь, спасибо за это. Но допрашивать Маркуса не стоит.

А сам покрепче сжал Маркусу руку – молчи, не поддавайся нахитрые вопросы!

– Читал, – неожиданно сказал Маркус. – А почему выспрашиваете? Вы ведь не нашей веры.

– В какой-то мере – вашей, – сообщил Комаров. – Вот, Ильмарзнает, я аквинец. Был такой мудрец, Фома Аквинский…

– Знаю, – задумчиво сказал Маркус. – Я спорил с однимтеологом. Года два назад, я тогда со всеми поссорился и удрал в дворцовуюбиблиотеку. Три дня там просидел, книжки читал и со всякими людьмиразговаривал.

Меня от этих слов словно морозом пробрало. Антуан, в нашразговор, а не в щебет Луизы вслушивающийся, вздрогнул и на миг обернулся.

– И что ты думаешь о нашей вере? – спросил Фарид.

– Мне кажется, вы не правы, – очень вежливо сказал Маркус.Отпустил мою руку и, чуть отстав, пошел рядом с Фаридом. – Зачем придумыватьмогущественного дьявола?

– Это объясняет зло на земле.

– А в мире нет зла, – убежденно сказал Маркус.

Сбить с толку руссийского шпиона было нелегко. Он начал:

– Но что тогда…

– Не надо примеров, – попросил Маркус. – Это божественнаядоброта. Божественная справедливость. Вот, скажем, умирает ребенок в беднойсемье…

Сказал он это так, будто в богатых семьях дети никогда неумирали. Но слушали его сейчас все очень внимательно, и Луиза примолкла.

– Родители плачут, а не знают, что вырос бы ребенок – и убилих! – пояснял тем временем Маркус. Ну точь-в-точь мои мысли. – Или еще…

Он говорил, а я шагал себе, глядя внимательно под ноги, ивспоминал, как у нас в селе однажды голод разразился. Ну… не то чтобы настоящийголод, когда люди кору гложут и друг друга сожрать готовы, но голодухаизрядная. И десяток ребят помладше голод унес. Неужели все бы вырослиотцеубийцами? Да никогда не поверю!

А Маркус все говорил и говорил, приводя примеры божественнойсправедливости.

– Но почему бы тогда Господу не сделать людей добрее и чище?– спросил Фарид.

– Это будет насилие над человеческой волей, а Господь создаллюдей свободными.

Идущий впереди Жерар одобрительно кивнул.

– Но тогда выходит, что Бог терпит несовершенных людей,которых он же сам и сотворил несовершенными.