знал, до этого момента никто из наркомов безопасности до ближнего круга вождя не допускался. И Менжинский, и Ягода, и Ежов, все оставались лишь инструментами для генсека, но, как близких своих соратников он их никогда не рассматривал. Чести быть приближенным со стороны Сталина удостоился только Лаврентий Берия. Но, это потом, не в конце двадцатых, а намного позже. И вот сейчас генсек, похоже, решился на подобный шаг в отношении меня. Чем же я его убедил в своей лояльности? Ответ я пока не знал, но понимал, конечно, что просто так вождь большевиков решений не принимает. Значит, что-то его подвигло к такому решению. Неужели же тот факт, что я прикончил бандитов на дороге?

Допив вино, в ожидании остальных, мы начали следующую партию, когда неожиданно лицо Сталина исказила гримаса, и он схватился правой рукой за больную левую, проговорив:

— Если бы не моя больная рука, то я бы мог освоить бильярд и получше. А так, то немеет плечо, то внезапно чувствую в пальцах судороги, как сейчас. Потому удары у меня не всегда точными получаются.

Не знаю, что на меня нашло, но внезапно захотелось его подлечить. Подумалось: раз уж у меня для себя способности целителя работают, то почему бы и на ком-нибудь другом тоже эти способности не испробовать? И я предложил:

— Если хотите, я попробую полечить вашу руку.

Генсек уставился на меня удивленно. Таким стушевавшимся я, пожалуй, его еще не видел. Как-то даже замявшись, он тихо спросил:

— Так вы что же, товарищ Менжинский, не только стрелок, а еще и медик?

Я объяснил, как мог:

— Я не совсем медик, скорее, парамедик, целитель-любитель. Но лечебным делом, конечно, увлекаюсь. Еще в детстве я мечтал стать врачом, а в последнее время сам себя пытаюсь лечить, поскольку убедился, что наша официальная медицина не в силах мне помочь.

— Думаю, что какое-нибудь лечение моей руке тоже уже вряд ли поможет, потому что травма слишком застарелая. В детстве я попал под фаэтон, — сказал он, внимательно рассматривая меня, словно бы увидел впервые.

Но, я привел собственный пример:

— Знаете, Иосиф Виссарионович, я тоже так думал про свою спину. Но, когда взялся за самолечение, то добился весьма неплохих результатов. Еще не так давно я долго не мог ни стоять, ни сидеть. Даже лежать моей спине больно было. А при резких движениях боль делалась и просто невыносимой, еще и в ноги отдавала. Но теперь, как видите, со своей болезнью позвоночника я научился успешно бороться с помощью биоэнергетической методики. Теперь хожу и сижу, как и все прочие здоровые люди. Так что и вам могу попробовать помочь тем же способом.

Сталин разоткровенничался:

— Да, товарищ Менжинский, я сразу заметил в вас эту перемену. Сначала не мог понять, в чем же дело. Выглядели вы так, словно подменили вас. И даже взгляд ваш другим сделался, горящим каким-то, что ли? А то был в последний год совсем потухшим. Даже не знаю, как выразиться точнее. Но изменились вы за последние дни сильно. И только теперь я понимаю, что вы просто выздоравливаете от своего недуга! Вот в чем отгадка!

Я не стал его разубеждать, сказав:

— Вы правы, Иосиф Виссарионович. Когда болеешь, когда постоянно много лет подряд испытываешь боль, то и взгляд гаснет. Это вы очень верно заметили. А когда боль, мучившая долгое время, исчезает, то и глаза снова загораются, как у молодого.

Внимательно выслушав, Сталин решился и предложил:

— Тогда уж и меня полечите. Что вам для этого нужно?

Я объяснил:

— Ничего особенного, просто дайте мне вашу больную руку.

— Это что-то вроде массажа? — поинтересовался он.

Я кивнул:

— Только это биоэнергетический массаж.

— А что значит «биоэнергетический»? — спросил генсек.

Я попытался объяснить простыми словами:

— Это поток энергии сродни электричеству, но иного рода. Скажем так, разновидность электричества не для машин, а для живых организмов. Ведь и каждый живой организм в своей основе состоит из атомов и электронов, которые взаимодействуют. И потому особое биологическое электричество циркулирует внутри организма между клетками и органами, но может и передаваться от одного организма к другому. Сейчас я погоню в вашу руку энергетическую волну от себя, а вы должны ее почувствовать. Готовы ко мне подключиться?

— Давайте, — кивнул он, протянув мне левую руку.

Я дотронулся до больной руки вождя и ощутил в ней холод и вялость. К своему собственному удивлению, я просканировал ее каким-то новым чувством, неким внутренним взором. В конечности почти не осталось жизненной энергии, она словно бы высохла, как будто бы была рукой мумии. Так, во всяком случае, мне представилось, когда я подключился к энергетике генсека. Взяв его за больную руку, я погнал энергетическую волну, как до этого делал со своей собственной спиной. И эффект не заставил себя ждать. Сталин воскликнул:

— Так даже горячо! Сильный жар по руке поднимается!

— Это хорошо. Сейчас рука напитается энергией, и судороги пройдут, — уверил я его и не ошибся.

Когда я выпустил его руку, он несколько раз согнул и разжал пальцы, потом сказал:

— Удивительное дело! Судороги ушли, а еще и забытое ощущение силы в пальцах вернулось. Да вы, товарищ Менжинский, просто волшебник какой-то!

— Никакого волшебства. Чисто научные разработки. Просто новая секретная методика, — соврал я.

— Секретная, говорите? Значит это ваши засекреченные ученые из ОГПУ открыли такой замечательный метод лечения? — спросил Сталин, явно желая узнать побольше.

— Подобные вещи в отделе у Глеба Бокия разрабатываются, — уверил я генсека. Потом добавил, пытаясь выкрутиться:

— К сожалению, метод еще не отработан, он только находится в разработке и совсем не универсален. Не каждый человек может им овладеть, да и не все одинаково реагируют на биологическое электричество. У меня вот получилось им управлять, поскольку параметры моего организма оказались подходящими, чтобы научиться разгонять биоэнергию, а у других — нет. А еще и не все пациенты чувствуют лечебный эффект.

— Но, я же почувствовал, — заметил Сталин.

— Это говорит о том, что ваша энергетика совпадает с моей. Но это не значит, что и у кого-то другого совпадет. До этого момента я и не пытался никого лечить, кроме самого себя, — честно признался я.

Сталин поднял на меня глаза и взглянул как-то по-другому, чем раньше, словно бы даже по-доброму. Затем произнес:

— Вот и замечательно, товарищ Менжинский. Теперь мы будем с