бы помогли четкие инструкции от родителей по питью: буквально чуть ли не готовые сценарии. Вот выпьешь на голодный желудок вот этот напиток, будет кружиться голова, но в целом обойдется без последствий, а вот это полегче, но лучше не больше бокала, потому что потом нужно срочно поесть, а к крепкому алкоголю лучше тщательно подготовиться и никогда, слышишь, никогда не заедай красное вино креветками. Неужто рассказывая про кальвадос и херес, папа предполагал, что именно это я и буду распивать со своими друзьями, закусывая виноградом? Или папа просто хотел, чтобы я знала, что такое хороший алкоголь, а к плохому нечего было и готовиться? Так или иначе я получила тот опыт, который могла получить, и очень благодарна за него. Что было бы, если бы родители меня пугали алкоголем, рассказывали про его вред и последствия? Думаю, что это не остановило бы меня и не уберегло от дегустаций в дружеских компаниях.

Пережитое на выпускном отвратило меня на всю жизнь от любых экспериментов со своим организмом. Но более всего на меня подействовала трагическая история одного моего приятеля. Мы жили в одном доме, он был старше меня на три года. Очень красивый мальчик, звезда – его снимали в «Ералаше», представляете? Думаю, что я была в него влюблена. Я называю его приятелем, но знакомы мы были шапочно – здоровались в лифте и на улице, перекидывались парой слов. Однажды он позвал меня прогуляться вечером – я, конечно, подскочила от радости. Он был весел и бодр, хотя обычно выглядел уставшим и грустным. Мы шли по улице, это была уже поздняя весна, он без умолку рассказывал мне про музыку, своих любимых исполнителей, удивлялся, что я не слушаю их, вдруг решил отдать мне даже свой модный плеер, чтобы я уже этим вечером насладилась его любимыми треками. Потом он как-то сник, вспомнив, что плеера у него уже нет, кому-то он его отдал. Но ничего, говорит, я все равно отдам тебе все кассеты. И вот мы заходим к нему домой за кассетами, а навстречу нам выходит его мама. Меня тогда очень поразили ее уставшие глаза и вообще поникшее какое-то состояние – она будто ни жива ни мертва была. Молодая еще женщина была немного прозрачна от своего горя. Я переминалась с ноги на ногу в прихожей, ожидая, пока друг вынесет мне кассеты, и вдруг ощутила что-то странное в этой квартире. Она была почти пустая – так обычно выглядят дома почти съехавших людей. Интересно, думаю, живут люди. После той нашей встречи мы больше не виделись. А потом я узнала, что приятель мой уже несколько лет употреблял тяжелые наркотики, продал почти все, что было в доме, несколько раз лечился, но безуспешно. В девятнадцать лет он умер. История этого парня абсолютно все во мне перевернула. Так нелепо отдать свою жизнь – свою красивую, уже успешную, такую интересную жизнь. Отдать без права на восстановление, без возможности все исправить.

Не знаю, в курсе ли родители про всю эту историю. Вроде бы мама переживала, что я дружу с этим несчастным парнем – наверное, волновалась, что он меня втянет в неприятности. Но никогда мы с родителями не садились и не говорили о вреде алкоголя или чего-то другого. Они пытались мне передать свой опыт, как могли. Не было прямых запретов – был хороший их пример и плохой пример моих друзей.

Кстати, еще про ограничения: мне никогда не запрещали стричь волосы. Ну знаете, это вечное родительское: «не надо, не стригись, ты же девочка, а у девочки должны быть длинные волосы». Мама всегда была за практичность – в какой-то момент ей надоело заплетать мне косички, и мне сделали каре. Всем было отлично и удобно. Когда лет в четырнадцать мне захотелось экспериментов с прической, никто не стоял у меня на пути. Даже наоборот – папа отвел меня в парикмахерскую, где меня подстригли, как я хотела: очень коротко, почти под мальчика. Я была очень довольна своей решимостью и ощущением абсолютной свободы. Правда, я быстро пожалела об этой своей решимости – в школе я стала слишком заметна, на меня оборачивались, кто-то удивленно смотрел мне вслед. Такая «популярность» мне быстро надоела, стала мешать – я поняла, что испытываю от своей свободы скорее дискомфорт. Это, правда, мне не помешало впоследствии покрасить волосы сразу в шесть цветов – мама сначала восхитилась, а потом, правда, заметила, что краска начнет смываться и будет не очень красиво.

В шестнадцать лет я впервые оказалась одна за границей – родители отправили меня на несколько недель учить английский язык. Это было опьяняюще и одновременно ответственно: с одной стороны, я могу делать буквально все, что хочу, а с другой – родители мне доверяют, поэтому я должна держать себя в руках. В итоге я, конечно, повела себя очень глупо: почти все данные мне карманные деньги я потратила в первом же магазине, где купила себе довольно странную одежду, а на оставшиеся фунты я проколола себе пупок. Да, пошла и сделала то, о чем так давно мечтала. Возвращаясь домой, я даже не подумала о том, что не стоит сразу шокировать родителей моей сережкой в пупке: напялила короткий топик и с гордо поднятой головой вышла к маме с папой из аэропорта. «Ты бы еще себе в **** обруч вставила», – проговорил негромко папа и был таков. В смысле, ни разу мы к этой теме больше не возвращались. Мне даже как-то обидно стало.

Наверное, в голове у родителей была какая-то линия, за которую они бы меня не пустили. Думаю, они бы не пошли меня сопровождать в тату-салон и не хотели бы, чтобы я сделала у них на глазах татуировку. Или вдруг начала бы прокалывать себе все возможные части тела. Все же у меня было понимание, что украшение себя не должно стать чересчур видимым, не должно заслонить меня саму. Но мне дали свободу выбора – пусть и в определенных рамках, которые я так и не нарушила. Мне дали возможность попробовать свободу на вкус еще в детстве, не дожидаясь, пока «вырвешься из оков родительской свободы». Будто они позволили мне самовыражаться под их присмотром, такое вождение с КАСКО, знаете? Ты вроде и свободен делать все, что захочется, но при этом застрахован. Так что получилось,