За двадцать лет прожитых в России, так и не научился говорить по-русски. Я тебе одну историю расскажу. Но это – между нами. – Орлов вновь неприлично хохотнул. – Когда у них с Екатериной была первая брачная ночь, он к ней зашёл в спальню. Девица приготовилась к бурной ночи. А этот дурачок предложил ей поиграть в куклы. Так до утра в куклы и играли.

– Но у императора Павла совсем другое отношение…

– Павел – его сын, и такой же придурковатый. Так же любит в солдатиков играть и обожает прусскую муштру.

– Но все же, вы мне не откроете тайну его смерти, – смело спросил я.

– А что это изменит? Ты не думай, я не боюсь расплаты за содеянное. Сполна получил позора, неся корону перед гробом этого немецкого дурачка. Но на мне нет его крови. Запомни! Не я его убил. Тогда мы изрядно выпили, сидели, в карты играли. Петруша заспорил со Шваничем, дескать мухлюет он, над картами, по лицу его ударил. Как смеешь ты, кричал, мухлевать. Император перед тобой. Дерьмо ты, – отвечает Шванич, – а не император. Знай своё место, лягушонок. Петрушка в драку полез. И к кому полез? Сам худющий, сморчок, а Шванич – здоровый черт. Он иной раз и меня на кулаках валил. Лапа у него, что у медведя, да дурень силы своей не ведает, вдобавок пьян был как сапожник. Хватанул он Петрушку за горло, да кадык сломал. Кода Шванича оторвали от Петрушки – тот уже синий весь. Доктора кликнули. Тот пытался его оживить, надрез на горле делал, да все – тщетно. Помер. Была проблема у России – и в миг не стало.

– Я готова!

По лестнице весело сбежала хорошенькая одиннадцатилетняя девчушка. Рыженькая, веснушчатая. Из-за широкой кости она казалась старше своих лет.

– Мадмуазель Анна, моя дочь. А это Семён Добров, шляхтич, – представил их.

Анна сделала реверанс и протянула ручку для поцелуя.

– Софья фон Пален мне говорила о вас, – сказала Анна, но тут же смутилась. С виноватой улыбкой взглянула на отца.

Я верхом сопровождал карету к дому баронессы фон Ган. Старушка плакала. Софья утешала её. Слуги выносили из дома дорожные кофры и устраивали на задке кареты Орлова. Пока старый граф уверял, что доставит девушку в Ригу в полном здравии, я спешился и подошел к Софье.

– Мне и радостно, и одновременно грустно, – сказала она. – Радостно от того, что скоро увижу родную Ригу, отца, маму, братьев…. А грустно, что покидаю Петербург.

– А мне только грустно, – сказал я.

Не переживайте, мы скоро вновь увидимся, – утешала она меня, и себя заодно. – Вы же смогли бы взять отпуск на Рождество и приехать к нам. Отец очень хорошо к вам относится.

– Ничего обещать не смогу, – пожал я плечами. – Служба.

Она вынула руку из муфточки, быстрым движением поправила мне воротник сюртука, коснулась ладонью щеки. Обожгла. Ошпарила. Грудь сдавило.

– Софья, где же вы? – позвала её из кареты Анна Орлова.

– Прощайте! – бросила она мне.

Я проводил карету до заставы. Долго смотрел вслед, пока повозка, уносившая часть моего сердца, не скрылась за поворотом дороги.

– Чудные эти господа. На санях надо, а они все в каретах, – услышал я.

Монах в чёрном клобуке, в чёрном поношенном суконном армяке, подпоясанном верёвкой, стоял недалеко от караульной будки. На груди висела икона, в руке большая медная кружка для сбора подаяния. Он совал эту кружку проезжающим каретам и саням. Ему кидали мелочь. Монетки весело звякали.

– Из какого монастыря? – спросил я.

– Из Лавры. Послушание исполняю, – ответил он, щеря зубастый рот сквозь густую бороду.

Карман сюртука по-прежнему тяготил кошель Орлова. Я вынул кошель и кинул монаху. Он неловко поймал, чуть не уронил. Перестал улыбаться.

– Чего это, благородие?

– Пожертвование.

– Ничего не перепутал, благородие? – он ослабил шнурок кошелька, заглянул. – Мать-заступница! – испугано перекрестился. – Не перепутал? Здесь же серебро.

– Не перепутал.

Я повернул коня к городу.

– Спаси и сохрани! За кого молиться, благородие?

– Молись за Россию, за императора, – ответил я и поскакал к Неве.

* * *

Павел был один в тёмном кабинете. Канделябр с тремя свечами еле разгонял мрак. Павел стоял у окна и глядел в сторону Петропавловского собора. В воздухе, за стеклом мягко кружили огромные снежинки. Вечерело.

– Ну, проводили? – спросил император, не оборачиваясь.

– Так точно, – ответил я.

– Он рассказывал вам о последней минуте жизни моего отца?

– Да.

Павел резко повернулся на каблуках. Паркет противно скрипнул. Глаза холодно сверкнули в темноте – Вы ему поверили?

– Поверил.

– Впрочем, что ему скрывать? Прошло более тридцати лет. Так что он вам поведал?

Я вкратце пересказал нашу беседу с Орловым. Павел внимательно слушал.

– И тут он выкрутился, – с досадой сказал император. – На Шванича все свалил. Так тот, уже как четыре года помер. Вину на покойника переложил. Вот же подлец!

Павел замер, о чем-то задумался. Потом тихо спросил:

– Добров, вы же любили своего отца?

– Так точно! Я люблю его и сейчас. Горжусь им.

– Правильно. Отцов надо любить. Отечество от слова – отец. Каждый сын должен любить отца. Хорошо, когда отец – герой. Но очень тяжело гордиться отцом, если все его считали дурачком. Меня, наверное, тоже после смерти будут считать дурачком. Но вот, что интересно: после смерти отца мне в наследство досталась библиотека, более тысячи томов. И какую книгу не открой, всюду на полях карандашом его пометки. Разве мог безмозглый дурачок прочитать столько книг, да не просто прочитать, а работать с ними? Говорили, что он был капризным. Капризным? В отрочестве к нему были приставлены два болвана-воспитателя: Брюммер и Берхгольц. Эти два изверга наказывали его за всякую мелочь. Ставили на горох и держали до того долго, что у ребёнка порой распухали колени, и он еле ходил после сей экзекуции. – Павел стал нервно шагать по кабинету, чётко ставя ногу, оттягивая носок – словно на плацу. – Его судьба схожа с моей, – с жаром говорил он. – Посудите сами: мать умерла вскоре после его рождения. Моя мать прожила долго, но относилась ко мне, как к чужому ребёнку. Отец Петра умер, когда ему едва исполнилось одиннадцать. Разве мог епископ Адольф Эйтенский заменить ему родителей? – Он остановился против меня и заглянул прямо в глаза. – Да, он был великим учёным. Неспроста же впоследствии епископ Адольф Эйтенский стал королём Швеции. Вот так-то! – Павел вновь принялся шагать по кабинету. Дойдя до стены, делал разворот, в точности по строевому уставу, и вновь шагал. – С учителем, как и мне, отцу повезло. У меня был Панин, у