Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Для оплаты проезда требовалось опустить деньги в прорезь кассы и покрутить ручку барабана с рулоном билетов. Только что в стране произошла очередная деноминация денег, и народ с трудом разбирался в куче монет и купюр.
У него в кармане была новенькая хрустящая бумажка в пятьдесят рублей — целое богатство.
— Товарищи, кто разменяет полтинник? — Трамвай покачнулся, и Василий Константинович, тогда Вася, встретился взглядом с пузатым дядькой в серой кепке. — Не разменяете деньги?
— Карточку покупать надо.
Дядька отвернулся к окну и стал смотреть, как трамвай поворачивает с Садовой улицы на площадь Тургенева.
Вася прижал руки к груди, дурашливо изображая страдание:
— Товарищи, пожалуйста, разменяйте пятьдесят рублей по рублику!
По салону прокатился смех.
— Шут гороховый, — сказала почтенная дама в фетровой шляпке с вуалькой — последним писком моды. Почему-то память в подробностях сохранила фасон той дурацкой шляпки, похожей на малиновый шлем.
Его выручила девушка, что стояла недалеко от него:
— На, возьми. — На протянутой ладони лежало два рубля.
— О! — Он задохнулся от благодарности. — Но у меня нет сдачи! — Он внезапно подумал, что в его общежитии сегодня намечается генеральная уборка, от которой предпочитал увиливать, и быстро пробормотал: — Но если ты позволишь тебя проводить, то мы можем разменять деньги в пирожковой.
Девушка ничего не ответила, и он, сочтя её молчание за разрешение, поплёлся сзади, сам не зная зачем, потому что в то время ухлёстывал за одной черноокой медичкой и не помышлял о новой симпатии.
Стояла мягкая, серенькая осень, пропахшая листвой старых клёнов, что росли в небольшом скверике внутри двора. На увядающей клумбе возле маленького фонтанчика ещё горели огоньки бархатцев, но трава пожухла в предчувствии скорой зимы. Старушка на скамейке кормила голубей мякишем булки, и они ненасытной стаей курлыкали возле её ног, отталкивая друг друга от золотистых крошек.
Девушка шла немного впереди, и он мог видеть её точёную фигуру в сером пальто и стройные ноги в лёгких туфельках, явно не по прохладной погоде. Медичка, на которую он имел виды, была крепкой и ширококостной, а тут тургеневская девушка с пепельными волосами до плеч. Он понял, что смущается и не знает, как начать беседу.
Дойдя до подъезда хрущёвской пятиэтажки, она обернулась:
— Я пришла, спасибо, что проводил.
И тут он разглядел её лицо. Девушка была некрасивой: с толстым носом и несколькими прыщиками над верхней губой, слишком высоким лбом. Но глаза! Большие, чистые, серые — они завораживали своей глубиной и ясностью.
— Тебе спасибо за выручку. Деньги-то я так и не разменял. В другой раз отдам.
Он подумал, что извинение вышло нелепым, но девушка скупо кивнула:
— Пока. Спасибо, что проводил.
Василий подождал, пока она скроется за массивной дверью, и ушёл, всё ещё недоумевая, с какого перепуга ему приспичило вылезти из трамвая и убить время на бесполезное знакомство.
Напрочь забыв о мимолётном эпизоде, через неделю он снова встретил её в трамвае. Теперь у него был целый карман мелочи, и он обрадовался возможности вернуть долг.
С того дня они с Аней стали встречаться. Непостижимым образом рядом с ней он чувствовал себя уверенно и спокойно, чего не было с другими девушками. Она умела вовремя промолчать и вовремя поддержать разговор, много читала и имела хорошее чувство юмора.
К себе в гости Аня не приглашала, потому что жила в одной комнате коммуналки вместе с родителями и тремя братьями. У него — общежитие, поэтому встречи сводились к долгим прогулкам в старом парке. Замёрзнув, они шли греться в первый попавшийся подъезд. Василию Константиновичу до сих пор иногда снится гулкое пространство тёмных лестниц, насквозь пропахшее кошками, табаком и восхитительно нищей юностью.
Аня оказалась недотрогой. Даже если он прикасался к её руке, она опускала голову и малиново краснела, начиная от шеи.
В первый раз он осмелился поцеловать её только под Новый год, неловко прикоснувшись губами к холодной щеке.
На улице кружила метель, белой шалью покрывая грязь городских улиц. У Гостиного Двора мигала огнями ёлка, и пешеходы с пакетами в руках равнодушно бежали по своим делам. Впереди предстояли два праздничных дня. Девчонки в общежитии, наверно, уже принаряжаются и выставляют на стол салаты, парни включают музычку и втихаря бегают на лестницу провожать старый год припрятанной бутылкой дешёвого портвейна. К слову, к выпивке он всегда относился равнодушно.
Отстранившись, он увидел, как Анины ресницы затрепетали, и тихонько прошептал ей на ухо, украшенное дешёвенькой серёжкой с голубой стекляшкой:
— С Новым годом!
Он снова потянулся к ней губами, но Аня внезапно усмехнулась, и он не узнал её хриплый голос:
— А почему ты не приглашаешь меня к себе в общежитие? Стесняешься, что я уродка, да?
Его словно обухом по голове ударили, потому что её слова оказались той самой правдой, в которой он не признавался даже самому себе.
— Ну почему? Хочешь — давай пойдём. Просто ты никого из наших не знаешь. Я подумал, что тебе будет скучно. Лучше мы завтра в кино сходим. Ребята говорили — хороший фильм, американский. — Он принялся многословно оправдываться, презирая сам себя и осознавая, как жалко и неискренне звучат сейчас его слова.
Аня, умница, не стала спорить или обижаться, просто кивнула головой, сказала «пока» и ушла, а он смотрел, как она исчезает среди толпы, и не догонял. Ведь понимал же в глубине души, что видит её в последний раз! Понимал! Но уговаривал себя, что между ними ничего плохого не произошло, они не поссорились и завтра всё будет по-старому: походы в кино, проводы до подъезда и долгие разговоры на лавочке в парке. Это сейчас пришло понимание, что если бы он догнал Аню, обнял, сказал бы ей что-то очень важное и нужное, то прожил бы совершенно другую жизнь.
Пытаясь охладиться от горячей волны воспоминаний, Василий Константинович закатал брюки и сел, по колено опустив ноги в воду. По воде пошла рябь, и поодаль от берега на круглых листьях всколыхнулись жёлтые головки кувшинок. Ледяная вода освежала тело, но не приносила облегчения путаным мыслям о том, что подлость или трусость не бывает большой или маленькой — она всегда одинаковая.
Та новогодняя ночь запомнилась острым чувством вины. Чтобы заглушись голос совести, он много хохотал, пил, ел, танцевал с девушками и не стал сопротивляться, когда бойкая красотка Надюха — чья-то подруга — затащила его в тёмную комнату и жарко обвисла на шее, осыпая лицо поцелуями. Она была заводной, податливой и острой на язык. Словом — полная противоположность тихой и