— Здравствуй, Иван Никанорович, — поздоровался я со старым знакомым, — милости просим к нам в гости. Да ты не бойся, открой глазки, разбойники уже ушли.

Говорил я ласково, и пленник опасливо приоткрыл один глаз. Меня он не узнал, только понял, что это какой-то другой человек, не причастный к похищению.

— Добрый человек, — умоляюще заговорил он, — развяжи меня Христа ради, сил нет терпеть.

— Как же тебя развязывать, когда ты не связан? — удивился я.

— Не связан? — повторил он, поднимая к лицу руки. — А эти где?

— Ушли, — ответил я. — Ты теперь у меня в гостях.

— Господь тебя наградит за доброту! — воскликнул он, садясь на лавке. — От лютой смерти христианскую душу спас!

— Пока еще не спас, — остановил я поток незаслуженной благодарности. — Спасать душу придется тебе самому.

Намека он не понял, засуетился, собираясь уходить. Меня же решил взять в провожатые:

— Поможешь мне домой добраться? Я тебя за то награжу!

— Что-то ты, Иван Никанорович, совсем плохой стал. Ты что думаешь, тебя сюда затем привезли, чтобы сразу домой отпустить?

— А что разве нет? — наивно спросил он.

— Конечно, нет, я тебя сюда к себе вытребовал, чтобы ты мне всю правду о себе рассказал.

Управляющий так удивился, что оторопело уставился на меня, уже совсем не понимая, что с ним происходит, и что от него хотят.

— Правду, какую правду?

— Например, как ты купеческую дочь Прасковью плохим людям продал, а ее наследную казну украл.

— Прасковью? — повторил он. — Какую еще Прасковью? Ты сам-то кто будешь?

— А ты внимательно посмотри, может быть, и узнаешь!

Только теперь у него хватило ума присмотреться. Он вздрогнул и начал отползать по лавке.

— Вот видишь, узнал! — похвалил я.

— Ты тот, который в трубу улетел? — пролепетал он.

— Тот самый, сперва, видишь, улетел, а теперь за твоей душой вернулся.

— Ш-шутишь? — пролепетал управляющий и побледнел так, будто собирался упасть в обморок.

— Какие тут шутки, ты девушку в рабство продал, а теперь даже вспомнить ее не можешь, значит, уже столько душ погубил, что и не сосчитать! Выходит, пора тебе и со своей расстаться!

Логика у меня была железная, однако, Иван Никанорович ее не оценил, ему было не до того.

— Так ты о нашей П-прасковьюшке печешься? Ч-что же сразу-то не сказал! — заикаясь, заговорил он. — Так никто ее не продавал, померла она. Бог дал, бог и взял!

— Ошибаешься, дорогой, я ее час назад видел живой и здоровой. И она на тебя показывает. Это, говорит, Никанорыч, душегуб, меня погубить хотел!

— Врет подлая девка, зря на меня наговаривает. Это не я, а Верка, все Верка Прохорова, хозяйка моя, ее рук дело! Она ведьма! Вот тебе святой истинный крест, ведьма! Я знать ничего не знаю, ведать не ведаю, это она, вражина, придумала сироту погубить! Все она одна!

Как часто делают некоторые впечатлительные мужчины, управляющий при первой опасности сразу же свалил всю вину на женщину. Однако мне больше были интересны не продавцы, с которыми и так все было ясно, а покупатели.

— И кому Прохорова Прасковью продала?

— Знать не знаю, ведать не ведаю! — глядя стеклянными глазами, быстро проговорил он.

— Это я уже слышал, больше ты ничего не хочешь сказать?

— Господи, да сказал бы, кабы знал! Кому душа не дорога! Как я без нее жить-то буду?! — заскулил Иван Никанорович. — Разве это по-людски, жить без души-то?!

Кажется, за свою бессмертную душу управляющий переживал меньше, чем за жизнь. Пришлось попробовать подойти с другого конца:

— А кто тебе сказал, что ты будешь жить? — удивленно спросил я. — Я тебя сейчас зарежу.

В подтверждение своих слов я вытащил из ножен кинжал. Иван Никанорович что-то пискнул, потом повторил более разборчиво:

— Воля твоя, но я больше ничего не скажу. Хочешь резать, режь!

Оказалось, что и отчаянные трусы могут проявить твердость духа, особенно, если боятся чего-то больше смерти.

Понятное дело, убивать его я не собирался, пытать тем более. Нужно было придумать какой-нибудь нестандартный способ заставить управляющего во всем сознаться, но пока никаких конструктивных идей у меня не появилось.

— Ладно, — сказал я, — пока живи.

Иван Никанорович звериным инстинктом почувствовал, что я его резать не собираюсь, и тут же сел вольнее, и заговорил свободнее, даже стал угрожать:

— Вот, вот. Господь правду видит, он невинного блюдет! — напористо толковал он. — Сам за невинную кровь ответ держать будешь! Кто на меня руку поднимет, тот будет вечно гореть в геенне огненной!

Меня уже давно перестало удивлять, как часто негодяи прикрывают свои преступления и злодейства именем Всевышнего. Я не могу только понять, почему они считают себя всегда правыми. Думаю, все-таки от скудоумия, не умея или не желая понимать какую-нибудь другую правду кроме собственной, удобной им самим. Хотя, возможно, это и не тупость или психологический феномен, а обычная защита собственного эго.

Пока я его молча слушал, управляющий наглел на глазах. Лишь только он понял, что непосредственной опасности для его жизни нет, тотчас решил показать зубы:

— Глупый ты человек, хоть и знаешься с нечистым. Ты думаешь, меня всякий обидеть может? Шалишь! За мной такие большие люди стоят, какие тебе и не снились! За каждый мой волос прядь выдерут, а то и голову оторвут!

Мне он определенно начинал нравиться. Не поддавшись на прямую угрозу, теперь с головой выдавал себя хвастовством.

Увы, этой милой человеческой слабостью страдают очень многие люди, так что Иван Никанорович не был исключением из правил.

— Врешь ты все, — пренебрежительно сказал я, — кто ты такой, чтобы за тебя большие люди руку держали? Обычный холоп, только что толстую морду наел!

— Шалишь! — окончательно ожил Иван Никанорович. — Холоп я, может быть, и холоп, только человек не простой! Нет, не простой! — повторил он.

— И опять врешь, — подначивая я, — какие это большие люди станут за тебя заступаться? Болтаешь, сам не знаешь что!

Иван Никанорович обиделся, открыл было рот, уже хотел назвать имя, но опомнился и только махнул рукой:

— Не веришь, не верь, я тебя предупредил, а там как знаешь.

Теперь впору было задуматься мне, что дальше делать с этим приобретением. Держать его было негде, разве что связанным под лавкой. Я уже пожалел, что не применил агрессивную методику выколачивания сведений: запутать до полного шока, сломить волю и заставить признаться и в том, что было и чего не было. Однако момент был все равно упущен, потому пришлось идти более медленным путем.