При аресте за нарушение комендантского часа Волошина доставили к офицеру, которого он немного знал по коктебельской дачной колонии. «Мы его звали летом “Муж развратницы”. Это имя создалось оттого, что его жена, полная и нелепая блондинка, кому-то громко и несколько рисуясь говорила: “Ах, вы знаете, я такая развратница”». «Муж развратницы» сразу же узнал Волошина и освободил его, а затем другой офицер, присутствовавший при их встрече, предложил ему остановиться в его личной квартире. Найдя место и для ночлега «дамы», Волошин получил два пропуска для перемещения по улицам города и отправился забрать жену Маркса и проводить ее на эту квартиру, где она сразу же уснула. Между тем сам Волошин не лег спать, но остался, чтобы помочь хозяину перевязать рану, которую тот получил в бою, а потом и помочь ему лечь в постель. Наконец, спросив этого человека, как его зовут, он понял, что это та самая персона, от которой, как ему говорили охранники в поезде, зависит судьба Маркса. Однако стоило ему заикнуться о Марксе и его беде, как ему ответили: «Но знаете, с подобными господами у нас расправа короткая: пуля в затылок, и кончено…» [там же: 284, 285].

Ошарашенный этим ледяным ответом, пишет Волошин, он прекратил попытки убедить его в невиновности Маркса и прибег к другому методу – безмолвной молитве. «Это был мой старый, испытанный и безошибочный прием с большевиками». Это упоминание о молитве, редко встречающееся в автобиографических заметках Волошина, отражает религиозные чувства, которые он испытывал в данный период.

Не нужно, чтобы оппонент знал, что молитва направлена за него. <…> Молятся обычно за того, кому грозит расстрел. И это неверно: молиться надо за того… от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей – убийцы и жертвы – в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва [там же: 285].

Эта безмолвная тактика, которая также свидетельствовала о дипломатичности Волошина, не ставшего агрессивно настаивать на своем, принесла свои плоды. Наконец офицер сказал:

Если вы хотите его спасти, то прежде всего вы не должны допускать, чтобы он попал в мои руки. Сейчас он сидит у коменданта. И это счастье, потому что, если бы он попал ко мне, то мои молодцы с ним тотчас расправились бы, не дождавшись меня. А теперь у вас есть большой козырь… [там же: 286].

Далее офицер объяснил, что только что получил приказ об отправке в Екатеринодар всех взятых в плен генералов и адмиралов, обвиняемых в сотрудничестве с большевиками. Он предложил (предоставив дополнительные документы и пропуска) посодействовать Волошину в том, чтобы Маркса не расстреляли в Керчи, а отправили на суд в Екатеринодар, что и было сделано на следующий день. Так Волошин вместе с Марксом и его женой отправился через разоренную войной сельскую местность в другой город.

Путешествие во многом продолжалось так же, как началось; все больше набираясь опыта ведения дел с белой военной администрацией, Волошин сумел получить все необходимые пропуска и билеты, и даже спальное купе в поезде, на котором везли Маркса. Чтобы добиться своего, он иногда использовал свою репутацию поэта (которую он укрепил благодаря возможности почитать вслух стихи о России по пути из Керчи в Новороссийск), иногда – старые связи, а в других случаях он пускал в ход свое обаяние и такт.

Екатеринодар оказался более крепким орешком. Как рассказывает Волошин, город был полон беженцами от красных и старыми друзьями; поразительно, что там Волошин отыскал свою старую пассию, Елизавету Дмитриеву, когда-то бывшую Черубиной де Габриак. Там же он, должно быть, снова встретился со своей одесской знакомой Тэффи, ибо она упоминает, что в Краснодаре Волошин обивал пороги учреждений и «гудел» во спасение друзей. Очевидно, именно этим он занимался ради Маркса: «Прежде всего я начал обход всех добровольческих генералов. <…> Мой день проходил в Екатеринодаре обычно – все утро в присутственных местах, канцеляриях и по генералам». Он также тратил много времени на розыски различных знакомых, надеясь, что кто-то поможет ему добиться помилования для Маркса. Несмотря на желание отдать Маркса под суд, белые быстро обнаружили, что среди них мало или вовсе нет офицеров достаточно высокого ранга, чтобы судить Маркса, бывшего генерал-лейтенантом царской армии. Это стало проблемой и для Волошина, который пытался получить доступ ко всем, кто имел отношение к ведению этого дела. Ему пришлось искать высоко; очевидно, нужно было найти связи, которые помогли бы ему выйти на самого генерала Деникина. Но Деникин, к сожалению, был практически недоступен.

Чтобы повидаться и получить аудиенцию у Деникина, я рассчитывал на Шульгина [белогвардейского писателя и политического деятеля]. Но его в Екатеринодаре не было – он куда-то уехал с морской экспедицией. Проф<ессора> Новгородцева, на которого я тоже рассчитывал, тоже не было на месте. Так что все мои лестницы для подъема к вершине власти оказались отсутствующими [там же: 289].

Решение проблемы затянулось, так как Волошин продолжал искать среди своих знакомых нити, которые позволили бы ему повлиять на суд и судьбу Маркса. Согласно его мемуарам, в какой-то момент у него фактически опустились руки и он сказал жене Маркса, что возвращается в Коктебель. Но случилось так, что день, на который он наметил свой отъезд, совпал с наконец-таки состоявшимся судом, и Волошину разрешили написать записку Деникину в защиту Маркса.

Вам, Ваше Превосх<одительство>, – писал он, – предстоит сейчас очень трудная и сложная задача: наказать, может быть, виновного генерала, в то же время не затронув и не отнимая у русской жизни очень талантливого и нужного ей профессора и ученого [там же: 293].

Независимо от того, был ли желаемый результат достигнут благодаря записке Волошина или какому-то другому фактору, Маркс был освобожден Деникиным на том основании, что тот, хотя и виновен, слишком стар для наказания.

Благодаря этому делу репутация Волошина сильно укрепилась, возможно, отчасти из-за того, что он сам распространял эту историю. Безусловно, она не пошла на пользу его отношениям с белыми, которые были глубоко возмущены его стараниями спасти Маркса от кары. На самом деле, как пишет Волошин, в течение некоторого времени после этого ему было трудно: «…я не мог ни публично выступать, ни показываться на улице, на меня показывали пальцем и говорили: “Вот только благодаря Волошину нам не удалось расстрелять этого изменника Маркса”» [там же: 294]. Тем не менее в регионе он стал известен как человек, готовый рискнуть