— Где? В этом заведении? — ужаснулся Петигрю. — Мой дорогой, вы действительно плохо знаете эту часть Лондона. Это же подделка, совершенная подделка. Перед войной даже американцы перестали туда ходить. Нет, я этого не могу позволить. Вы должны отпраздновать новую работу со мной. Пообедаем вместе.

— Очень любезно с вашей стороны, но… — начал Дерик.

— Никаких возражений. Почему вы всегда отказываетесь от приглашений? Кроме того, у нас будет двойной праздник. У меня тоже есть победы эфемерные, но все же. Этим утром, — гордо сообщил он, увлекая Дерика под своды старинной кирпичной арки, — я нанес поражение Хильде.

— Нанесли поражение Хильде?

— Вот именно. В апелляционном суде. Не говорите мне, что не помните того громкого дела на выездной сессии в Саутингтоне. Должен признаться, но только вам и этому столбу — кстати, путеводители врут: это столб Джеймса Гиббза, а не Кристофера Рена Джеймс Гиббз и Кристофер Рен — выдающиеся архитекторы, построившие в Лондоне много зданий, — так вот, должен признаться, что доводы Хильды, изложенные папашей Уильямом, были совершенно правильными, но мне удалось переубедить господ судей. Вот мы и пришли.

Дерик никогда раньше не был в Темпле. Он, как турист, раскрыв рот разглядывал огромные тихие залы, где бродили призраки усопших знаменитостей. Через год здесь будут лишь обгоревшие бревна и осколки кирпичей. Они пообедали под знаменитыми резными стропилами зала Внешнего темпла, а потом по предложению Петигрю совершили послеобеденную прогулку, дважды обойдя пока еще неповрежденный парк, спускавшийся к реке. Под влиянием очаровательной местности, близкого по духу собеседника и превосходной еды Дерик разговорился, и не успели они сделать один круг, как он выложил Петигрю причины, по которым, вдобавок к новой работе, чувствовал себя сейчас счастливейшим человеком.

Петигрю был в восторге.

— Помолвлен! — воскликнул он. — И работа, и помолвка! Вот это я понимаю. Мои поздравления! Вы должны все рассказать мне о ней.

И Дерик рассказал, запинаясь, но с восторгом.

— Замечательно! Замечательно! — изредка вставлял Петигрю по мере того, как вырисовывался портрет ангела, на который у Дерика явно недоставало красок. — Замечательно! И все-таки. — Он резко остановился и пристально посмотрел на Дерика. — Возможно, я ошибаюсь, но видно, что вас что-то смущает или тревожит. Я не вижу полного счастья на вашем лице. Может быть, министерские отчеты трудно писать? Или возникают какие-то препятствия?

Дерик, одновременно смущенный своей откровенностью и обрадованный тем, что может поделиться тревогами, признался, что действительно есть одно препятствие.

— Шейла тут ни при чем, — поспешно пояснил он. — Это ее отец. Видите ли, у него большие неприятности. С полицией.

Петигрю сочувственно щелкнул языком.

— Наверное, вашей семье это не очень нравится? — спросил он.

— Не очень. Хотя мама ничего плохого не говорит. Вы не подумайте, он не совершил недостойного поступка. Он сбил человека…

— Вот оно что. Но, как нам известно, такое случается даже с судьями.

— Да, однако здесь дело хуже. Несчастный умер, и теперь отца Шейлы собираются судить за непредумышленное убийство.

— Плохо. Очень плохо. Но на вашем месте я не стал бы слишком сильно переживать. Всегда можно найти лазейку. Любой юрист скажет вам, что процент осужденных за непредумышленное убийство на дорогах значительно ниже, чем за любое другое правонарушение. Кроме того, в военное и мирное время присяжные по-разному оценивают человеческую жизнь. И кто их осудит за это? Но в любом случае это неприятное дело, и я вам сочувствую. Кстати, — Петигрю, по-видимому, хотел сменить тему разговора, — к вам не обращались по поводу дачи показаний по дорожному происшествию в Маркгемптоне?

— Да, обращались, — ответил Дерик. — Я получил письмо от какого-то Фарадея. Я ответил, что не желаю в этом участвовать.

— Зря. Вас вызовут повесткой. Сделайте как сделал я: дайте одинаковые показания обеим сторонам. Но не беспокойтесь, дело не дойдет до суда. Его уладят pro bono publico На общественное благо (лат.).

Дерик вспыхнул от негодования.

— Это неправильно, — пробормотал он.

— Что неправильно?

— Отца Шейлы будут судить, а этот человек останется безнаказанным только потому, что…

— Мой дорогой, вспомните, мы уже обсуждали этот вопрос. Не увлекайтесь идеалами, а то бог знает какие договора вы оформите в своем министерстве. Кроме того, не забывайте, что такие вещи добром не кончаются. Спорю, Стригун сейчас не в лучшем положении, чем ваш будущий тесть. Пусть это вас успокоит. В Темпле ходят слухи, что… Впрочем, поговорим об этом как-нибудь потом. Я вижу, вам не терпится вернуться в министерство к своим отчетам. А мне пора в контору. Всякое может случиться после сегодняшнего утреннего чуда. Я даже не удивлюсь, если ко мне придет новый клиент со своим делом.

Петигрю был прав. Тревоги, которые испытывает обыкновенный человек в ожидании приговора уголовного суда даже по очень серьезному делу, не идут в сравнение с тем, что испытывал Барбер в ожидании гражданского иска за правонарушение в результате небрежности. Иск еще не был представлен. Правдами и неправдами Хильде, на которую он в отчаянии свалил свое дело, удавалось пока отдалить страшный день. Выдвигая одно предложение за другим, выставляя встречные предложения, пользуясь всеми возможными способами отсрочки, Хильда и ее брат затягивали дело, как могли. Делали они это умело и терпеливо, месяц за месяцем, но рано или поздно дело должно было решиться. Барбер хорошо понимал, что борьба закончится либо большим скандалом в Доме правосудия, либо предъявлением иска, который его разорит.

После возвращения в Лондон по окончании сессии судье никто не угрожал, и полоса преследовавших его неприятных происшествий сразу закончилась. Барбер никогда не заботился о собственной безопасности, и казалось, мирная жизнь была ему не по вкусу. Возможно, поэтому он твердо отказался от услуг двух парней из Скотленд-Ярда, которые несколько недель с начала новой сессии ходили за ним по пятам до Дома правосудия и обратно. Зачем? Никто больше не покушался на его жизнь. Никому он был не нужен. Невредимый, но несчастный, Барбер продолжал выполнять свои судейские обязанности, все больше ожесточаясь и замыкаясь Б себе.

К тому времени, когда суровая зима уступила место прекрасной, но полной отчаянной борьбы весне 1940 года, судья понял, что о его неприятностях известно почти всем. Если не считать памятного разговора с коллегой в "Атенеуме", никто даже отдаленно не намекал ему о его деле, но он чувствовал, что все всё знают. Несчастье обострило его нервную систему. Сидя за "высоким столом" во время традиционного обеда членов корпорации, он чувствовал неловкость, которую испытывали от его соседства коллеги-судьи. Он даже чувствовал на себе косые взгляды судебных приставов. Его новый клерк он с большим трудом нашел замену Бимишу — не проявлял к нему должного почтения, как будто понимая, что несет службу на тонущем корабле. Изредка, проходя по Темплу, он видел Бимиша, который, по-видимому, искал работу и одновременно распространял ядовитые сплетни среди своих бывших сослуживцев.