– Они сначала вели себя мирно, пока ты не швырнула их брошюру.

Остановившись, я вгляделась в нее. Я слышала множество высказываний против евреев; антисемитизм растекался по Германии, как зловонные канализационные стоки. Мама была не в восторге от евреев и часто жаловалась, что некоторые швеи-еврейки с нашей улицы запрашивают с нее слишком дорого. Тем не менее евреи были постоянными покупателями в магазине «Фельзинг» и сами владели роскошными торговыми центрами. В Берлине жило много евреев, особенно насыщен ими был мир искусства. Мейнхардт и Бернауэр, взявшие меня на работу в свой театр, и Макс Рейнхардт, основатель академии, были евреями. Мне приходилось работать с евреями – режиссерами, рабочими сцены, костюмерами и актерами. И я не находила в них никаких отличий в сравнении с другими людьми.

– Ты с ними согласна? – спросила я, хотя не сомневалась, что так и есть.

Лени была сама не своя от всего, что разило популярностью, и вечно гонялась за последними новинками. Я бы не удивилась, если бы она поддерживала этих омерзительных нацистов. На следующей неделе ее интересы могли сместиться на что-нибудь другое.

– Многие люди считают, что Гитлер прав, – ответила она. – Мы проиграли войну из-за евреев. Они заставили нас сдаться, потому что они заодно с марксистами, грабят нас, чтобы…

Я засмеялась, оборвав ее. Об этом я кое-что знала. Не зря же я жила с Гердой – впитала в себя некоторые ее социалистические убеждения.

– Лени, ты когда-нибудь читала хоть одну книгу по истории? Евреи столетиями бежали из России из-за погромов. Думаешь, они станут поддерживать тех, кто их убивает и гонит прочь? Марксисты не больше друзья евреям, чем были цари. – (Она пожала плечами, подтверждая, как я и предполагала, что учебников истории она в руках не держала.) – И какое вообще тебе дело до того, что говорит Гитлер? – продолжила я. – Он даже не немец.

Лени расправила плечи:

– Я однажды слышала его выступление на митинге. Он прекрасный оратор. И его глубоко волнует судьба Германии. Он говорит, евреи накопили столько богатств, потому что они низшая раса, и сотня их не стоит одного чистокровного арийца.

– Правда? Значит, он чистокровный идиот.

– Марлен, я не думаю, что это справедливо. Его партия…

Я снова перебила ее:

– Каждый раз, как мы приходим на кастинг или на прослушивание, как сегодня, кто-нибудь из тех, кто отбирает нас, оказывается евреем. Ты это замечаешь?

Скрючив пальцы, я приставила их к лицу, как сделала Герда, когда мы сидели с ней в кафе в день нашей первой встречи.

– У них что, заостренные уши и рыла, как в этой дурацкой брошюре? – спросила я. – Они давали нам конспекты с выписками из большевистской пропаганды?

Лени поджала губы и сказала:

– Но это совсем не то.

– Думаю, как раз то самое. Твой прекрасный оратор один и создает весь этот шум.

Ускорив шаг, я стремительно пошла к театру. Лени едва поспевала за мной.

– Я и не представляла, что тебя так беспокоят евреи, – сказала она, не скрывая возмущения.

– Они меня не беспокоят, – возразила я. – Я вообще не интересуюсь политикой. Но не люблю, когда мне указывают, что и как я должна думать. И тебе не следует поддаваться.

Больше я об этом инциденте не вспоминала. В отличие от Лени, меня включили в актерский состав для постановки новой пьесы в Берлинском театре. Она называлась «Два галстука-бабочки». В ней было много музыки по образцу популярных американских шоу вроде «Бродвея», в котором я играла в Вене, что и обеспечило мне роль Мабель, помешанной на джазе американки, наследницы большого состояния. Я пела по-английски и по-немецки, одевалась то в твидовый костюм, то в облегающее платье и была вся увешана фальшивыми драгоценными камнями, блеск которых достигал зрителей, сидевших в задних рядах. Либретто было весьма остроумным, написал его Георг Кайзер – успешный драматург-экспрессионист, а затраты на постановку оказались необычайно высокими: пятьдесят девушек пели в хоре, а среди сменных декораций на вращающейся сцене был даже океанский лайнер. Билеты на этот спектакль в Берлине разлетались как горячие пирожки, их раскупали на несколько недель вперед, однако мое жалованье составляло всего тысячу марок. И я была не в том положении, чтобы выдвигать претензии.

Не знала я и того, что эта постановка изменит мою жизнь.

– Фрейлейн, не могли бы вы придать себе менее коровистый вид? Вы же не дешевое белье демонстрируете.

Режиссер говорил, растягивая слова, и речь его была столь же высокомерно-язвительной, как и манера поведения, хотя я не могла упрекнуть его в ординарности. Наоборот, находила оригинальным, что само по себе уже много значило в Берлине.

Ростом он был не выше пяти футов пяти дюймов, то есть на несколько дюймов ниже меня, и ходил в жокейских сапогах на толстой подошве, в которой, как я подозревала, были сделаны «лифты» – вставки, чтобы казаться выше. Насколько я могла судить, он был ладно скроен, хотя носил ядовито-зеленый бархатный сюртук, джодпуры – брюки для верховой езды, которые увеличивали объем его бедер, белые перчатки и шарф с бахромой. На голову был надет, будто в последний момент перед выходом, шлем авиатора. В руке он держал офицерскую трость – эта манерная деталь придавала его облику налет аристократизма, ушедшего в прошлое вместе с империей. Он метался туда-сюда со своей тростью, тыкал ею в мою сторону, а я смотрела на него с напускной скукой.

Он меня не выносил. Мог третировать просто для того, чтобы потешить душу, ведь я знала, какая он важная птица и каким полезным для продвижения карьеры может оказаться его внимание, невзирая на всю его эксцентричность.

Кто не знал Джозефа фон Штернберга!

Сначала я в это не поверила. Когда после вечернего представления в «Берлинере» за кулисы были доставлены его визитная карточка и записка с вызовом на принадлежавшую «УФА» студию «Бабельсберг», я это проигнорировала. После шести подряд вечерних и дневных представлений у меня не осталось ни сил, ни чувства юмора, чтобы оценить шутку. Но тут в нашу общую гримерную вошла Роза Валетти – ставшая актрисой звезда кабаре, чьи задиристая физиономия и скрипучий голос очаровывали наших зрителей.

Она стала бранить меня:

– Фон Штернберг приехал сюда из Голливуда. Он может сделать тебе карьеру. Посмотри на Эмиля Яннингса: роль в «Последнем приказе» Штернберга принесла ему главную награду Американской киноакадемии. Яннингс занят в главной роли в его новой картине – первом звуковом фильме нашей студии «УФА» по роману Манна «Профессор Унрат». Меня отобрали сыграть одного из второстепенных персонажей. Если он хочет попробовать тебя на роль, на любую роль, Марлен, ты должна пойти. Кто угодно дорого бы дал, чтобы работать со Штернбергом.