только нам. Понимание мыслей и чувств других и благородство по отношению к ним создали новую категорию поведения. Мы поняли, как думать о других. Мы обнаружили, что жизнь со всей ее болью и хищничеством несет в себе зерно великодушия. Мы даже можем понять, каковы потребности экосистемы, если их можно так назвать. Когда внутри нас создавалась личность, любовь вышла за пределы нашего «я», семьи, окружения и распространилась вокруг.

Очевидно, что людям нужен смысл, чтобы утешать нас в мире, где нам предстоит умереть. Современные общества строились на историях, в которых говорилось, что мы – наивысшая форма жизни на пути эволюционной иерархии. Однако нам необходимо попытаться преодолеть использование своего превосходства для организации правосудия. Один из способов примириться с тревожащей нас реальностью заключается в том, чтобы подумать, есть ли более дружеский путь. Возможно, когда мы увидим, что мир живой и обладает интеллектом, он больше не будет казаться нам столь угрожающим местом. Полвека назад к этому стремился Эйнштейн. В письме к человеку, который переживал смерть в своей семье, он написал: «Человек – это часть целого, которое мы называем Вселенной, часть, ограниченная во времени и в пространстве. Он воспринимает себя, свои мысли и чувства как нечто отдельное от всего остального мира, что является своего рода оптическим обманом». Наша задача заключается в том, чтобы освободить себя от этих границ, поскольку «лишь преодолев их, мы получим значительную долю внутреннего спокойствия».

Если мы привнесем внутреннюю ценность в жизни других видов, это вернет разум, чувства и намерения обратно в окружающий нас мир природы. Возможно, внутренняя ценность – это лишь человеческая концепция. Или, возможно, это то, почему животное начинает заботиться о другом животном без всяких условий. Спорно? Да, возможно. Но почему нет? Все формы жизни уникальны. В конце концов, жизнь сама по себе уникальна. И каких бы конкретных обязательств у нас ни было по отношению друг к другу, они не отделяют нас от прочей жизни. И не гарантируют, что лишь мы одни имеем ценность. Наши качества, несомненно, дарят нам поразительный диапазон моделей поведения, но это многообразие и гибкость не означают, что наша животная жизнь подошла к концу. Наше настоящее место в этом мире – рядом с другими существами. Мы должны рассказать себе новую, радикально простую историю: если мы имеем значение, то и все другие тоже.

Глава 6

Кода о прелести животной жизни

…положить руку на лоб цветка

и пересказать словами и прикосновением его красоту,

пока он не зацветет снова изнутри,

сам себя благословляя.

Голуэй Киннелл

Недавно ночью я испытала возникшее буквально из ниоткуда чувство. Конечно же, это неудачное выражение. Оно возникло из чего-то, о чем я не думала осознанно. Внезапно я начала плакать. Громко. На меня это непохоже. Это чувство вырвалось из моего тела, подобно порыву ветра на берегу, который набирался сил в море. В одно мгновение я отчетливо поняла, что это было проявление тоски от осознания того, что мой ребенок, которому почти десять, стоит на пороге своей самостоятельности. Он выбирается, сам того не подозревая, из сада нашего совместного проживания его детства. Постепенно он будет навещать это общее пространство все реже и реже, потому что будет уходить в то, что уготовила ему жизнь. Это был краткий миг потери – времени, упущенных совместных моментов, моей возможности защитить его. Возможно, там было немного печали и о быстротечности жизни и ушедшем детстве.

На следующей день я написала своей маме. Она тут же ответила. «Боюсь, эти волны печали никуда не денутся, – написала она, – и ты будешь переживать то же, когда станешь бабушкой! Тебе хочется, чтобы все это продолжалось немного дольше. Но оно ускользает от нас, и время неумолимо толкает нас вперед». Но представьте, если бы я могла прожить еще пятьдесят лет. Представьте, если бы я смогла иметь еще несколько детей от разных отцов на разных стадиях моей продолжительной жизни, пересаживая нетронутые кусочки своих яичников, чтобы отсрочить менопаузу или, возможно, вырастить целый новый орган размножения. Или представьте, что мы отойдем от перспектив развития медицины и будем превращать все большую и большую часть себя в машины. Мы стоим на пороге подобных решений. Но также мы видим перед собой множество других животных, растений и организмов, чьи жизни находятся в зависимости от наших. Чем больше мы получаем, тем больше их жизней исчезает. Что мы сделаем со своим собственным миром?

Если на секунду отбросить недоверие, что бы мы получили, если бы не были животными? Или – перевернем вопрос – что мы получим от того, что мы – животные? Вспомните музыку. Согласно опросам, примерно девяносто процентов из нас слушают музыку по много часов еженедельно. Жизнь без музыки была бы для многих из нас тусклой. Долгое время ученые надеялись найти «музыкальную часть» мозга, чтобы объяснить это любопытное человеческое поведение. Но безуспешно. В недавнем исследовании, проведенном с китайскими и американскими участниками, как минимум тринадцать процентов всеобъемлющих эмоций, многие из которых зависят от различных сторон нашей биологии, активизировались под воздействием музыки. Волны печали и радости, оживления и удовольствия, которые мы испытываем, когда слушаем музыку, проистекают из многочисленных аспектов животной природы. И не только это. Они не просто разворачиваются в нашем мозге или опираются на наше самоощущение. Они регулируются органическими веществами и химическими процессами, которые работают как филигрань чувств, окутывающих все тело сетью невероятной сложности. Откровенно говоря, музыка зависит от нашей животной природы.

Так как же мы пришли к выводу, что музыка – это вопрос математики и алгоритмов? Конечно, компьютер может извлечь строительные блоки музыкальных систем из работ миллионов композиторов и создать сносную копию проделанной ими работы. Но музыка имеет значение лишь тогда, когда мы можем ее прочувствовать. Прослушивание музыки больше связано с запахом меда, или с наслаждением от размножения, или с времяпрепровождением на природе в здоровом теле, чем с математическим алгоритмом. Если уж на то пошло, то реагирование на музыку, будь то Моцарт или Леди Гага, больше связано с переживаниями китов в глубинах Атлантического океана, чем с компьютером, на котором мы можем ее слушать.

Мы могли бы возразить, что именно наша индивидуальность и воспоминания делают музыку такой особенной для нас. Но быть человеком – это на самом деле помнить, что ты – животное. В английском языке слово meaning (смысл) происходит от более старого слова meningeus, которое использовалось для названия мозговых оболочек (и соответствующих