– Почему? – Я не поняла, куда клонит подруга, инахмурилась.

– Потому что заботы о ребенке целиком лягут на твоихрупкие плечи. Знаешь, что я тебе скажу, Анфиса? Никакой пользы от мужиков я невижу. Сплошное коварство и эгоизм. Ничего, мы своих детей сами родим ивоспитаем.

– Как мы можем их родить сами? – заволновалась я.

– Ну… тут без этих мерзавцев, конечно, не обойдешься, ав остальном…

– Ромка не мерзавец, – обиделась я. – Простоу него работа…

– Но муж он все равно никудышный, и это при том, чтоРомка далеко не худший представитель сапиенсов.

– Он не…

– У тебя еще совести хватает его защищать? Бросил нас втрудную минуту…

– Ромка же не знает, что она трудная… если бы ясказала…

– Если бы ты сказала, то через два часа тебя в деревнеуже не было бы. И на фига нам такое счастье?

Если честно, счастьем, с моей точки зрения, в настоящиймомент даже не пахло. Шмыгнув носом, я решила сосредоточиться на дороге ивыбросить мысли о муже из головы. Но воображение услужливо рисовало, как Ромкараз за разом набирает мой номер, и вскоре мне стало казаться, что я не права,то есть не совсем права. Я могла бы дать ему шанс. Я покосилась на телефон,подумывая его включить, но Женька, словно прочитав мои мысли, сунула его в свойкарман.

– Надо быть твердой. Если не перевоспитаешь мужа впервые пять лет совместной жизни, считай, самой придется перевоспитываться.Пусть он помучается…

Я согласно кивнула, но червь сомнений терзал мою нежнуюдушу, настроение было безнадежно испорчено.

Добравшись до деревни, мы первым делом направились к домуИрины. Подъехав к калитке, увидели в соседнем дворе Валеру, вместе с отцом онвозился с каким-то ящиком. Подошел к калитке, дождался, когда мы выйдем измашины, и крикнул:

– Привет!

– Здравствуйте, – неохотно отозвались мы, вовсе несобираясь заводить с ним беседу. Увидев, что мы направляемся к дому соседки, онвновь крикнул:

– Вы к Ирине? Она в город уехала.

– Давно?

– Утром, часов в восемь. Я ее и отвозил. Первый автобусидет только в девять, а ей срочно надо было в город. А зачем она вам?

– Хотели кое-что уточнить, – неопределенноответила Женька.

– Кое-что? – не унимался Валера. – По поводутрупа?

– Вовсе нет. Что, нам больше поговорить не очем? – обиделась я.

– Мы о цветах спросить хотели, – нашласьЖенька. – У нее такие цветы красивые.

– Ах, вот что… придется с этим подождать. Я думаю,никакого особого дела в городе у нее нет, просто ее достали вопросами, вот онаи решила уехать.

Значит, в тот момент, когда мы въезжали в город, Ирина былауже там. Теперь я очень жалела, что мы не встретились, хотя до той минуты былауверена: разговорить Ирину будет не так просто.

С унылым видом мы вернулись к машине и поехали к себе,наблюдая повышенное оживление в деревне. Граждане сбивались кучками у колодцев,сидели у палисадников на скамейке и с интересом провожали нас взглядами. Сталоясно, что недавние события все еще будоражат воображение населения и мы вразговорах и домыслах занимаем не последнее место.

– Притормози, – сказала Женька, я сбросиласкорость, не понимая, что она задумала, пока не увидела на скамейке возледевятого дома Патрикеева в компании Надежды Николаевны и мужичка в тельняшке.Троица внимала художнику, соседу Лаврушина. Выставив вперед левую ногу ипростирая руку к слушателям, тот что-то с увлечением говорил, позой ивдохновенной речью напоминая вождя мирового пролетариата.

– Анфиса, может, ему в самом деле жить негде? –сказала Женька, имея в виду Патрикеева.

– Где-то он жил до сих пор, – пожала я плечами.

– Все равно как-то нехорошо получилось. Выгналичеловека из родного гнезда.

– Не преувеличивай.

– Не буду, но нехорошо. Давай его к себевозьмем? – Я закатила глаза, а Женька потерла нос. – Чего ты? Яполгода дом продать не смогу, пусть пока поживет. Вроде не чужой человек. Опятьже, мужик в доме. Он на вид неказистый, думаю, больше бутылки в день ему невыпить, а такие траты наш бюджет выдержит. Что скажешь?

– Не знаю, – я пожала плечами, прекрасно понимаяЖенькины чувства. В самом деле, как-то неловко получилось.

– Ромка твой не приедет, так сколько же нам еще усоседей ночевать?

– Вдруг Патрикеев не согласится?

– Согласится. Пойду на мировую.

Женька вышла из машины, я на всякий случай последовала заней. При нашем приближении слушатели заметно напряглись, и только художникпродолжал ораторствовать с прежним пылом.

– За свои права надо бороться, – донеслось до нас.

– Ага, – кивнула Надежда Николаевна. – Вотсейчас самое время, – и покосилась на Патрикеева. Тот при виде Женькииспуганно поежился.

– Дядя Миша, – задушевно начала подруга, –извините, что я с вами утром грубо разговаривала. И про магазин напрасносказала, что вам там делать? Идемте домой, все спокойно обсудим…

– Иди, Миша, иди, – подтолкнула его в плечоНадежда Николаевна. – По хорошему-то всегда лучше. Не убьют же тебя.

Зря она это сказала, судя по физиономии дяди Миши, такогоразвития событий он не исключал.

– Так я это… без претензий… оставила дом племяннице иоставила. Хозяин, как известно, барин.

– Я с совершенно добрыми намерениями, – заверилаЖенька.

– Иди уже, – еще раз подтолкнула его НадеждаНиколаевна. – Может, чего и решите. Деваться-то тебе некуда.

Напутствуемый таким образом, дядя Миша подхватил рюкзак и с опаскойпобрел к машине.

– Магазин в деревне есть? – спросила его Женька.

– Есть, как не быть.

– Поехали туда. Купим бутылку, отпразднуем счастливуювстречу.

Упоминание о бутылке отнюдь не успокоило Патрикеева,подозреваю, он решил, что на уме у нас недоброе. Но в машину все-таки сел и,как проехать к магазину, указал. Женька отправила его за бутылкой, дав денег,вернулся он несколько повеселевшим.