на приезд принцессы в СССР требовалась их санкция. Видимо, понимая, что подобная санкция не будет получена, Патриарх даже не сделал запрос в правительство (впрочем, там знали об этих просьбах, но молчали)[403]. Вероятно, советское руководство даже косвенно не желало укреплять позиции монархистов в Греции, и Патриарх Сергий это понимал.

Тем не менее, Предстоятелю Русской Церкви приходилось определенное внимание уделять внешнеполитическим проблемам. Так, например, на заседаниях Священного Синода 20–28 октября 1943 г. рассматривался доклад Патриаршего Экзарха, митрополита Алеутского и Североамериканского Вениамина об общем положении дел и образовании нового прихода в Буэнос-Айресе, ему было поручено возбудить ходатайство перед правительством США о передаче Московской Патриархии зданий и имущества, принадлежавших когда-то Русской Церкви. Кроме того, «Синод определил необходимым провести надлежащее выяснение об имуществе и зданиях, ранее принадлежавших бывшей Русской Православной духовной ииссии в Палестине, после чего возбудить ходатайство о возвращении их» и т. д.[404]

Святейший Патриарх Сергий также занимался вопросами восстановления молитвенного общения с Грузинской Православной Церковью, подбора православных священников для румынских, чехословацких и югославских военных частей. Опубликованная в начале 1944 г. статья Первосвятителя Русской Церкви «Есть ли у Христа наместник в Церкви?»[405] вызвала резонанс в церковных и политических кругах Запада.

К 1945 г. Русской Церкви удалось возобновить многие международные связи. Большой резонанс имели антифашистские обращения митрополита, а затем Патриарха Сергия к православным румынам и болгарам, грекам и югославам. Завязалась активная переписка с Восточными Патриархами. Теснимые другими религиозными течениями, они ожидали получить от сильной и богатой Русской Православной Церкви разнообразную помощь. Ярким примером роста ее авторитета явилось обращение в ноябре 1944 г. через штаб 4-го Украинского фронта представителей Мукачевско-Пряшевской епархии о принятии в юрисдикцию Московского Патриархата. 8 декабря делегация посетила Патриаршего Местоблюстителя митрополита Алексия, а 11 декабря – Г.Г. Карпова, через которого передала письмо И.В. Сталину о желании не только Церкви, но и всей Карпатской Руси (входившей до войны в состав Чехословакии) воссоединиться с великой Россией[406].

На январском 1945 г. Всероссийском Поместном Соборе присутствовали главы и представители восьми Поместных Православных Церквей, не только заявившие о своей признательности правительству СССР, но и фактически давшие согласие на совместную борьбу с Ватиканом, который представлялся советскому руководству основным противником в новой религиозной международной политике. В ответ гостям Собора было подарено 80 музейных предметов драгоценной церковной утвари[407]. Щедрая материальная поддержка Восточных Патриархов как инструмент воздействия на них активно применялась и в дальнейшем. Установившиеся связи были закреплены поездкой Патриарха Алексия I в мае-июне 1945 г. с официальным визитом к Иерусалимскому, Антиохийскому, Александрийскому Патриархам, опиравшейся на традицию паломничества к святым местам.

Еще больший успех был достигнут в Восточной Европе. В феврале 1945 г. Патриарх Алексий активно содействовал снятию Константинопольским Патриархатом схизмы с Болгарской Православной Церкви, и в апреле ее глава, Экзарх митрополит Софийский Стефан заявил Московской делегации: «Православная Русская Церковь заняла ведущее место в большом семействе славянских народов, как старшая и передовая среди Православных Церквей»[408]. Правда, взаимоотношения Болгарского Экзарха с новым правительством страны нормализовались далеко не сразу. Посетившие в апреле-мае 1945 г. Югославию и Румынию делегации Московской Патриархии были торжественно приняты главами Сербской и Румынской Церквей и руководителями этих государств.

Первоначально успешно проходило и воссоединение русских эмигрантских приходов. Этому способствовало массовое патриотическое движение в эмигрантской среде в годы войны, появление чувства гордости за свою великую, победившую фашистские державы Родину, связь с которой для большей части была возможна только лишь через церковные каналы. «Атмосфера, существовавшая во Франции к концу войны и в период сразу после войны, была исключительно благоприятной как для Советского Союза, так и для Московской Патриархии… Сильная волна советского патриотизма захватила этот район русской эмиграции»[409]. Уже вскоре после освобождения Парижа, в ноябре 1944 г., глава русского Западноевропейского Экзархата, находившегося в юрисдикции Константинопольского Патриархата, митрополит Евлогий (Георгиевский) написал Патриарху Алексию о желании пересмотреть свой статус и восстановить связи с Москвой.

В книге воспоминаний митрополита Евлогия Т. Манухина так оценивала его настроения: «Огромная непобедимая Россия, от Ледовитого океана до Индийского (мечта!), гроза пограничных сильных держав, покровительница малых, сестра родная всех славян… и Москва – кто знает! – быть может, всемирный центр Православия… Известие о прекращении гонений, а потом о Соборе и избрании Патриарха владыка воспринял как великую радость духовной победы, связанную с победой на полях сражений, как знак «прощенности» русского народа»[410]. В марте 1945 г. планировался приезд митрополита Евлогия в Москву, но он не состоялся из-за его болезни. Воссоединение 75 евлогианских приходов с Московским Патриархатом произошло в сентябре 1945 г. в результате поездки во Францию митрополита Николая (Ярушевича). Правда, это достижение «церковной дипломатии» в конечном итоге оказалось временным[411].

Возвращению русских эмигрантских приходов в юрисдикцию Московского Патриархата первоначально способствовал острый кризис Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ). Ее высший орган – Архиерейский Синод – в 1944 г. по разным причинам сократился до трех членов и фактически больше года активно не функционировал. Советская пропаганда распространяла утверждение о том, что он перестал существовать. Однако это было не так, после окончания Второй мировой войны Архиерейский Синод пополнил свой состав и продолжил деятельность.

На настроениях русских эмигрантов неблагоприятно сказывались политические акции, которые приходилось предпринимать Московской Патриархии под давлением государственных органов. Если бы не эта явная компрометирующая зависимость, воссоединение эмигрантских приходов шло бы значительно успешнее. Сыграло свою роль и открытое давление руководства ряда западных государств, прежде всего США.

В частности, упорная борьба развернулась в Северной Америке. Там ряд православных архиереев и священников перешел в юрисдикцию Московского Патриархата в 1944–1945 гг. Автономная Североамериканская митрополия, в 1935 г. восстановившая связь с Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви Заграницей, с октября 1943 г., кроме ее главы митрополита Анастасия (Грибановского), стала возносить за богослужением и имя Патриарха Сергия. В феврале 1945 г. делегация митрополии посетила Москву с ходатайством о предоставлении ей автономии в составе Московского Патриархата. Однако она получила указ с требованием, чтобы Американская Церковь соборно декларировала распоряжение по всем приходам об отказе от политических выступлений против советской власти. Именно это далекое от церковных канонов условие стало главным препятствием и вызвало категорическое несогласие с переходом в юрисдикцию Московского Патриархата Собора епископов митрополии в мае 1945 г.

И все же к концу войны успехи Московского Патриархата на международной арене были очень значимыми. Подводя итоги работы Совета по делам Русской Православной Церкви за 1943–1946 гг., Г.Г. Карпов писал И.В. Сталину, что его роль, функции и объем работы значительно вышли за рамки, предусмотренные положением о Совете, так как после окончания войны основное внимание уделялось внешнеполитической