Съемки фильма «Цельнометаллическая оболочка» начались в конце августа 1985 года и продолжались одиннадцать месяцев. Вьетнамские сцены – все, что происходит в фильме после первых двадцати двух минут, – снимались в основном в пригороде Лондона, в Бектоне, на разрушенном газовом заводе, остатки которого скоро должны были снести. «Нам разрешили взорвать здания, – рассказывал Кубрик в интервью. – У нас там целую неделю работали подрывники, они закладывали заряды. И вот в один прекрасный воскресный день туда приехало все руководство компании British Gas вместе с семьями, чтобы посмотреть, как мы будем все это взрывать. Это было впечатляюще»[265]. Пальмы для съемок привезли из Северной Африки. Чтобы изобразить граффити на стенах зданий в Хюэ, Кубрик и его команда изучали рекламные объявления из вьетнамских журналов. А тем временем актеры, игравшие новобранцев, оттачивали свои навыки. Эрми муштровал их часами, уча синхронно маршировать, бегать и управляться с винтовкой, и постепенно актеры превращались в настоящих новобранцев из корпуса морской пехоты.

Д’Онофрио и Модайн часами сидели с Кубриком в его трейлере, обмениваясь идеями. «Большую часть времени он разрешал нам самим делать разводку сцен. И над сценарием мы тоже работали там, в трейлере, очень много». Д’Онофрио вспоминал, как Кубрик взял двух молодых актеров под свое крыло:

В «Цельнометаллической оболочке» Модайн – одновременно смелый и чувствительный, и Кубрику на руку эта неоднозначность его характера, в котором нет ни бунтарства, ни излишней фанатичности. Во время съемок Модайну порой было не по себе. Мормон по вероисповеданию, Модайн, строго чтивший семейные ценности, да еще и недавно женившийся, настоял на том, чтобы между ним и Папильон Су, игравшей проститутку в эротической сцене, которую Кубрик позже вырезал, было полотенце[267]. (В фильме от этой сцены осталась только знаменитая фраза, которой Папильон Су зазывает солдат: «Моя так тебя хотеть, моя любить тебя долго».)

Первая часть «Цельнометаллической оболочки», действие которой происходит в учебном лагере морской пехоты в Пэррис-Айленд в Южной Каролине, – жесткая, полная грубой агрессии. Лицо инспектора Хартмана слишком близко нависает над «червями», его новобранцами. Он выкрикивает оскорбления, называя этих молодых мужчин «педиками» и «девчонками». Ювелирно точная съемка с движения показывает каждого из «червей» в то время, когда Хартман осыпает их ругательствами, а типичные для фильмов Кубрика безжалостные ракурсы камеры словно запирают их внутри кадра.

Эта первая часть фильма – о процессе создания людей, которые должны идеально вписаться в одно большое тело, «мой любимый корпус», как называет его Хартман. Хартману явно нравится эта роль, и в Куче он находит свою идеальную жертву. Рядовой Куча – глуповатый, медлительный, с похожим на пончик животом – напоминает личинку жука. Начальная строевая подготовка превратит его в безвольную машину, в «восьмую статью» (солдата, имеющего право на демобилизацию по психиатрическим показаниям).

Сцены строевой подготовки в фильме просто блистательны. Вот «Стедикам» плавно движется вперед, и земля стремительно убегает из-под ног новобранцев, которые бегут строем и скандируют речевку: «Я сам не знаю, но молва идет, / Что киска эскимоски холодней, чем лед». (Киска эскимоски = смерть.) Эротическая цель войны заключается в том, чтобы убивать других, но и собственная смерть солдата всегда ходит рядом: «Если я умру на поле боя, / Положите меня в ящик и отправьте домой. / Прицепите мне на грудь мои медали, / Передайте маме, что я хорошо служил».

Кубрик в очередной раз размышляет о том, что стремление к насилию заложено в человеке от природы. Курс начальной военной подготовки в «Цельнометаллической оболочке» выполняет ту же функцию, что и Singin’ in the Rain в «Заводном апельсине»: ход в духе комедийного мюзикла лишь акцентирует безжалостность происходящего[268]. В эпизоде «Рассвет человечества» «Космической одиссеи 2001 года» есть своя версия начальной военной подготовки – сцена, когда обезьяны по очереди молотят по трупу соперника костями. Во всех трех фильмах злоба становится той движущей силой, которая трансформирует человека.

В «Цельнометаллической оболочке» у Кубрика в основе евангелия морпехов лежит совершенно безумная теология. Хартман в своей «Рождественской проповеди» представляет серьезную пародию на религиозную веру: «У Бога встает при одном упоминании морской пехоты, потому что мы убиваем все, что видим! Он играет в свои игры, а мы играем в свои! Чтобы показать, как мы уважаем столь великое могущество, мы пачками поставляем на небеса свежие души». Морской пехотинец и те, кого он убивает, – расходный материал, как жертвы атомного холокоста в «Докторе Стрейнджлаве», но корпус морской пехоты – это вечная реальность. Вот как об этом говорит Хартман: «Морские пехотинцы умирают. Это и есть наше предназначение. Но корпус морской пехоты живет вечно, а это значит, что вы живете вечно».

Часть фильма, посвященную строевой подготовке, Кубрик заканчивает потрясающей сценой. Посреди ночи Шутник находит Кучу, теперь уже совершенно психически больного, посреди так называемого гальюна – туалета новобранцев. «Гальюн» – единственная сюрреалистическая декорация в «Цельнометаллической оболочке», сравнимая с красным туалетом в «Сиянии», где Джек разговаривает с Грэйди, прежним смотрителем отеля «Оверлук». Рядовой Куча теперь патологически одержим своей винтовкой. Как и в случае с Норманом Бейтсом или Джеком Торрансом, именно такая личностная характеристика, как дотошность и аккуратизм, в итоге выливается в стремление к безумному разрушению. Сойти с ума у Кубрика всегда означает потерять контроль над собой и одновременно быть контролируемым и помешанным на контроле. Это «серьезная неисправность», как выражается Хартман.

Накануне съемок сцены в туалете Кубрик сказал Д’Онофрио: «Нужно, чтобы вышло мощно – как у Лона Чейни»[269]. Так совпало, что Д’Онофрио за несколько дней до съемок посмотрел немой фильм с Чейни, и именно ему он подражает, когда со злобной ухмылкой смотрит на Шутника и Хартмана. Кубрик хотел получить от Д’Онофрио гротеск в стиле Стрейнджлава, и он его получил.