вам по секрету, есть всего две вещи – это рис и китайцы. Так вот эти самые китайцы за этот самый рис и отдалбанили меня по полной программе. И ладно если бы только избили, так нет, им надо было еще меня, видного религиозного деятеля, в грязь втоптать…

– В каком это смысле? – не понял Маргадон.

– В самом прямом, тяжело вздохнул монах. – Впрочем, я их простил, всех до единого. Не сразу, конечно же, поначалу как мог отбивался, но уж больно их много набежало. Хотел я их, потом подстеречь и отметелить каждого поодиночке, как следует, но где там… – Они же по одиночке не ходят, только маленькими группами человек по двести – триста, и с виду все – на одно лицо.

– Ну, да ладно, бог с ними, с китайцами. Сейчас речь не об этом. Вове вон еще больше не повезло, он–то в тюрьму вообще не за что попал. До тюрьмы он был обычным, ничем ни примечательным китайцем, каких миллиард, если не больше. Служил он себе коком на нефтеналивном танкере и двадцать лет изо дня в день готовил матросам одно и тоже блюдо – вареный рис с овощами. Но в тюрьму его не за это посадили. А якобы за то, что он дезертировал с корабля, прихватив с собой всю судовую кассу. Только сдается мне, что кассу он все – таки не брал, доверительно сообщил в объектив камеры Епископ. – Китайцы его просто – напросто перепутали – с другим китайцем. Почему я в этом так уверен? Да потому что денег у него так и не нашли, сколько не искали, ни я, ни сами китайцы.

– Как сейчас помню, продолжал рассказывать Епископ. – Стоит он голый посреди тюремного двора и только якорь на плече держит. Якорь этот он с корабля прихватил, на память о флотской службе. На дворе холод собачий, снег идет, а он гордо так стоит, и матерится почем зря. Этим-то он мне сразу и понравился, своей железной, несгибаемой волей. Вот тогда-то я и предложил ему мир иной. Поначалу он долго не соглашался, ругался сильно, даже бил меня ногами, но потом одумался, и осознал. Как раз перед самым расстрелом.

– Так его что, вдобавок ко всему еще и расстреляли? – ужаснулся Яшка.

– Почему только его одного, вновь обиделся Епископ. – И меня вместе с ним, точнее его вместе со мной. Я вообще, расстрелы люблю, честно признался монах. – Перед расстрелом самое урожайное время для наставления заблудших душ на путь истинный. Вот и Вова не выдержал, пообещал мне, что если останется в живых принять мою веру.

– Так вас расстреляли или нет? – не понял Яшка.

– Не успели, пояснил Епископ. – У них в Китае есть старая добрая традиция приурочивать любой расстрел к какому-нибудь большому национальному празднику. А тут как назло ну ни одного праздника по календарю, а просто так нас расстреливать им было не охота. И вот пока мы все жили в ожидании праздника, неожиданно для всех, в том числе и для самих китайцев – подул западный ветер перемен. В результате чего нас не только не расстреляли, но даже отпустили, выдав при этом всем памятные значки о несостоявшемся расстреле. А потом с почестями проводили до самой границы, и что самое невероятное – мне даже черепаху вернули. Ну, а я, под это дело, еще и Вову прихватил. Китайцы его, все равно бы, потом расстреляли, по второму разу, им же судовую кассу надо было на кого-то списывать. Ну, а мне какой-никакой, а помощник. Так, что теперь Вова мой должник навек. Но веру он принял осознанно и добровольно, целиком посвятив себя служению нашему общему делу. Вы только послушайте – как умно он молчит. И Епископ на секунду замолчал, давая всем присутствующим насладиться незабываемым мгновением тишины. Было слышно только тихое похрапывание Лёлика, который спал с открытыми глазами, покуда не получил подзатыльник от Тефлона.

– И этому человеку, продолжил свою речь Епископ, – я доверил самое ценное, что у меня есть – управление моей черепахой. И теперь у нас везде царит образцовый флотский порядок. Все как на настоящем корабле, есть свой якорь, штурвал, веревки там всякие и все такое прочее. Единственно от чего я так и не смог его отучить, так это от дурацкой привычки зарывать каждый вечер якорь в землю. По утру, правда он его всегда откапывает, такая вот у него старая флотская привычка, в смысле – традиция.

– Кроме Вовы, продолжал представлять своих помощников Епископ. – У меня в подчинении еще двое отроков – Парамоний и Фернандо. Я их на помойке нашел.

– В каком смысле – на помойке? – не понял Виргеум.

– В самом прямом. Они там жили до встречи со мной. Это уже потом я их одел, обул, и в люди не вывел. Правда люди они не простые, у каждого свой сдвиг имеется. Вот – Паша, раньше, (до помойки), был простым клерком, служил в банке. Переводил чужие деньги с одного места в другое и обратно. И вот после двадцати лет такой работы в голове у него что-то замкнулось, и он решил, что вся наша жизнь это не что иное, как постоянное передвижение материалов.

– Перемещение, поправил Епископа Парамоний.

– Не будем сейчас вдаваться в сугубо специфическую терминологию, суть не в этом. По его мнению, все люди, и животные, и вообще всё на свете создано для того, чтобы переливаться из пустого в порожнее.

– Не совсем так, встрепенулся Парамоний, – все не так просто… Но под пристальным взглядом Епископа смутился и замолчал.

– Опять ты за свое, с укоризной заметил Епископ. – Уйми! Уйми гордыню, Парамоша. Бери пример с Феди, вот ведь золотой человек… когда не пьет. А то, что пьет он постоянно, так – это не его вина. Это его – бремя, и несет он это бремя и денно и нощно. А все из-за чего? Из-за женитьбы, друзья мои, из-за женитьбы. Все беды в этом мире происходят из-за женитьбы. Вот возьмем того же Федю… – Поначалу ведь и он был нормальным человеком, работал грузчиком на заводе. Выпивал, конечно, как же без этого… – Но меру знал.

– И надо же было ему жениться…

– А после свадьбы взяла жена его за белы рученьки и собственноручно отвела… куда бы вы думали? – В библиотеку. Жена Феди попалась глупая, хоть и имела два высших образования. Не желая быть женой простого грузчика, она решила сделать из него образованного человека. Чем исковеркала жизнь и себе и