— Тут будет корт?

— Как я слышал. Но наверняка еще что-то. Земли до фига. Может, скалодром или сауна. А я бы конюшню построил. В округе нет ее. А была ведь когда-то… Та, на которой Д’Артаньян Казачихи работал… И рассекал тут вместе с ней… По лугам.

— Стой! А почему ты решил, что история Казачихи скоро прогремит?

— А я тебе разве не рассказывал о Майкле?

— Кто это?

— Американский журналист, который решил ее раскручивать.

— Впервые о нем слышу.

— Давно, значит, не был тут. В общем, сижу я как-то у себя, варю кашу. Пшенную с ливерной колбасой. Такая вкуснятина! Недавно открыл для себя новый рецепт. Причем случайно. Уронил кусок в кастрюлю, пока вылавливал, он расползся…

— Фродо, ты опять, — в сердцах воскликнул Гриша.

— Чего? — насупился тот.

— Отвлекаешься на ненужные детали. Неинтересно мне про кашу. Про Майкла давай.

— Я крышу на место не поставил, чтоб воздух пустить, он заглянул. Спросил, кто я. Думал, сторож. — Фродо хохотнул. — Я ответил — домовой. Он не врубился. Иностранец, пусть и с русскими корнями. Его родители в самом начале перестройки переехали в Штаты. Ему тогда года три было. По-русски говорит с акцентом и через раз понимает, что ему хотят сказать. Оказалось, предки его из наших мест. И о Казачихе слышали. Когда Майклу как журналисту поручили снять документалку о серийных убийцах, они ему мысль подкинули. Лети, типа, в Россию, там такая маньячка орудовала, о которой легенды должны ходить. Он и приперся.

— Из Штатов?

— Ну да.

— Уверен?

— Че, думаешь, обманул?

— Нет Америке дела до наших маньяков. У них своих полно.

— Свои — это свои. А наши — экзотика. — Фродо, который уже поплыл от выпитого, запрокинул голову, подставив свою физиономию под солнечные лучи. — Но, может, и врал этот Майкл, — лениво проговорил он. — Какой-то он был неправдашный. Вроде и акцент, и поведение не нашенское, а как с буржуйкой обращаться — знает. Разве есть у них такие печки, в Америкосии?

— Сколько раз он приезжал?

— Один. Походил, поснимал.

— На камеру?

— Ага. Но не такую, как у кинооператоров. Обычную, маленькую. У меня интервью взял. За это денег дал. Но не американских, наших. И свалил. Сказал, жди сенсации. Такое кино сделаю, что мир ахнет.

— Когда это было?

— Не помню я.

— Примерно?

— Недели две назад. Или месяц?

— Я был тут как раз месяц назад. Но ты мне ничего не рассказывал.

— Я мог и забыть. Но, скорее всего, прошло меньше времени… Я же болтун, да?

— Еще какой.

Тут Фродо вскочил на ноги и, приложив ладонь горизонтально ко лбу, чтобы она не давала солнцу в глаза попадать, посмотрел на дорогу.

— Мерещится мне, что ли? — пробормотал он.

— Что такое?

— Такси подъехало. Видишь?

— Да. — Желтая машина с логотипами проехала мимо них. Теперь оказалось, что она остановилась возле ворот. Точнее, того места, где они когда-то были. И из нее вышли пассажиры. Мужчина и женщина.

— Это же Клавдия.

Но Гриша уже и сам узнал ее. Госпожа Петровская была привычно одета и причесана. Водолазка, брюки, кардиган (при том что температура воздуха была градусов двадцать пять), волосы пострижены «под горшок» и уложены так, что закрыты лоб и шея сзади.

— Сдала она, конечно… Но титьки что надо, как и в молодости!

— А с ней кто? — спросил Гриша у приятеля.

— Без понятия. — Фродо сунул бутылку в карман и направился к такси, но Матросов его остановил:

— Ты куда?

— Хочу подобраться поближе. Зрение у меня уже не то, что в молодости. Как и слух. А интересно же, зачем Петровская приперлась сюда после стольких лет.

— Но ты не собираешься к ней подходить?

— По обстоятельствам.

И зашагал в нужном направлении. А Гриша остался у пакета, спрятавшись за него от посторонних глаз.

Сколько же она не была тут?

Тридцать пять, сорок лет?

Когда сгорел ее сынок Костик, Клавдия повесила на стену детской венок и его фотографию. Приезжала сюда после кладбища и, как и на могилу, возлагала цветы. Тогда она еще не знала, что дом подожгла ее сестра. Это выяснилось многим позже…

— Я думала, на этом месте давно выстроена новая дача, — сказала она, понаблюдав за тем, как экскаватор снес своим ковшом одну из стен. То ли она сделалась со временем хрупкой, то ли сейчас спецтехника стала более мощной, но обходились строители без шар-бабы, которой раньше крушили дома.

— Нет, тут все оставалось в том виде, в каком ты помнишь, — сказал на это Арсений. — Если не считать естественных изменений.

— Почему?

— Все, что было, я вложил в покупку земли. На строительство денег не осталось.

— Это твой участок? — удивилась Клавдия. Он не говорил с ней все то время, что ехали. Как вывел из кафе, посадил в машину, так сказал лишь одно: «Обсудим все, когда приедем на место!» В какое — не сообщил.

И вот они приехали…

— Я купил его, когда вышел в отставку. Мне очень хорошо отсыпали тогда. А земля тут была не такой дорогой, как сейчас.

— Ты мог бы ее перепродать с огромной выгодой через пять, десять лет.

— Я это сделаю, но после того, как все тут снесу и залью бетоном место, где стоял дом. Хорошо, что моя супруга имела сбережения. Она дала мне денег на всю эту канитель.

— А у нее-то они откуда? — Клавдия помнила, что жена Арсения работала медсестрой.

— Наследство получила от тетушки. Открыла счет на образование дочери. Она у нас стоматологом стать хочет, и учеба в копеечку влетит.

— Твоя Полина не знала о том, что у тебя огромный участок на Рублевке? — Она все еще не верила в то, что Сморчка любят просто так.

— Нет. Это моя тайна.

— Я пока мало что понимаю, Сеня, — честно призналась Клавдия. — И сейчас я не про ваши отношения с женой. Мне дела нет до них. Ты объяснишь мне, почему мы приехали сюда? И что ты имел в виду, когда говорил, что Лариса не убивала всех этих людей?

— Еще когда ты спросила: «А кто тогда?», я ответил «Может быть, я?».

— Но это же не ты?

— Вопросительная интонация, Клавочка? — Сеня рассмеялся.

И в этот момент… именно в этот, черт побери… к ним подвалил бомж. Он был, как и все его собратья, грязен, вонял сивухой, но держался уверенно. По наблюдениям Клавдии, бездомные и обычные маргиналы, которые балансируют на грани, пьют, валяются под заборами, но имеют свой угол и родственников, готовых их отмывать и хотя бы изредка кормить, делились на две категории. Одни пресмыкались, всего боялись, ощущали себя червями… Другие — хозяевами жизни. Они бравировали своим положением. Да, я безработный, бездомный, вечно пьяный и, скорее всего, больной, но я свободный. А ты? Тебе кажется, что ходить в офис пять дней в неделю, а в отпуск — два раза в год, — это норма. Или ждать надбавку к пенсии и платить коммуналку, экономя воду и свет. Да, ты чистый. И питаешься регулярно. Бываешь на море. Или по мировым музеям ходишь, когда большой босс дает тебе отпуск. А я делаю что хочу и когда хочу. На то же море могу отправиться. Или в музей завалиться, если вход бесплатный, а я сходил в баню и раздобыл себе чистую одежду в благотворительной организации…