За домами на другой стороне дороги еще угасала полоска заката, но фасады уже были совсем темными, и в окнах кое-где мерцал свет. Мэри представила, как за этими занавешенными окнами одеваются другие девушки, и это придало ей мужества и помогло отогнать нараставшее чувство одиночества. Она накрасила было губы, но потом решила стереть помаду; та выглядела неуместно на сияющем загорелом лице. Было без десяти девять; она надела шляпу, взглянула в тусклое зеркало и тихонько спустилась в комнату родителей, где света было побольше и зеркало получше.

На туалетном столике матери рядом с бутылочкой средства от комаров стояла маленькая, наполовину опустевшая баночка с кольдкремом, и тут же лежал недовязанный носок, ощетинившийся блестящими спицами. Мэри в последний раз поглядела на себя в зеркале, выключила свет и на мгновение замерла в темноте. Теперь она не увидит своего отражения, пока не вернется; она гадала, что может произойти, прежде чем она опять зажжет газ у себя в комнате, подойдет к зеркалу и еще раз посмотрит на собственное лицо. Снаружи расплывалась темнота, и окно стало призрачно-серым; дома напротив вырисовывались черными силуэтами на фоне меркнущего заката. Она тихонько пробралась к двери и спустилась в прихожую.

На Сент-Мэтьюз-роуд опустилась тьма, какая обычно сгущается между заходом солнца и восходом луны, но в дальнем конце улицы, вдоль набережной, мерцали фонари. Обычно Мэри нравились эти дружелюбные огоньки, но теперь, выйдя на Марин-парейд, она поежилась, торопливо перешла на другую сторону дороги и зашагала по тротуару. Даже здесь она чувствовала, что ее яркое платье в цветочек слишком привлекает к себе внимание; ей было не по себе – казалось, что прохожие останавливаются и оглядываются на нее.

У пирса всегда было многолюдно, потому что он сиял огнями и манил игровыми автоматами. По вечерам именно сюда стекался весь Богнор, и, с тревогой подойдя ближе, Мэри увидела, что тут собралась огромная толпа. Она жалела, что они не выбрали для встречи место поспокойней, и с легким замешательством подумала, что может и не найти свою подругу в такой толчее. Когда она двинулась через дорогу, в городе пробили часы. Толпа на самом деле была не такой уж и большой, как казалось издалека, и, оглядевшись, Мэри поняла, что ее подруга еще не пришла.

Она уже начинала беспокоиться, что они друг друга не узнают, и надеялась, что та скоро появится – а то здесь такой ослепительный свет, и ей так неуютно…

Из темноты в круг света вышли два молодых человека в узких приталенных пиджаках синего цвета и мешковатых брюках из серой фланели. Они неторопливо и нахально осмотрели ее с головы до ног, а отойдя, оглянулись через плечо, что-то сказали друг другу и засмеялись. Мэри почувствовала, как к ее щекам приливает кровь; ее охватило внезапное желание убежать во мрак и темными дорогами вернуться домой. Молодые люди и раньше часто заглядывались на нее, но держались застенчиво, и это было приятно. Терпеть такую бесстыдную грубость ей еще не приходилось. Она злилась не на них, а на себя: разве она не сама напросилась? Разве не для этого она пришла? Если бы только огни не светили так ослепительно, если бы только минуты не тянулись так бесконечно…

Странное чувство начало овладевать ею – странное, пугающее чувство зыбкости; Галерея и медленно плывущая толпа отдалились, заволоклись туманом; звуки шагов и бряканье автоматов стали глухими и гулкими; ее ноги больше не давили на тротуар – это тротуар как будто разбух и давил на ее ноги. Она не чувствовала ни слабости, ни головокружения, но странное ощущение не проходило. Она отчаянно боролась с ним, сердце у нее бешено колотилось: может, она сходит с ума – или ее подводит память? От известной ей реальности остался только маленький седеющий продавец газет, расположившийся на обочине, за пределами кольца огней; она вглядывалась в его спокойное морщинистое лицо, пытаясь вернуться в прежний радушный мир, существовавший еще минуту назад. Но потом и продавец постепенно изменился: он тоже перешел черту и стал частью размытой, пугающей зыбкости.

Она глубоко вздохнула и опустила голову.

– Все хорошо, – прошептала она. – Это же Богнор! Старый добрый Богнор. Не бойся – ты же знаешь Богнор!

“Ты!” Чьи губы произнесли это слово? “Мэри, конечно, – Мэри Стивенс!” И тут на нее накатил ужас. “Кто такая Мэри Стивенс? Ты, конечно, и ты с семьей живешь в «Прибрежном» – в «Прибрежном», по правой стороне Сент-Мэтьюз-роуд, вспомни! Ради всего святого, вспомни же!” Но она была уже не Мэри Стивенс – она была другой, совершенно незнакомой девушкой в ярком цветном платье и стояла одна в ослепительном свете, окруженная призрачными глухими звуками.

Сейчас она вслепую доберется до “Прибрежного” – по правой стороне Сент-Мэтьюз-роуд, – и ее с изумлением спросят, кто она такая; она будет восклицать, что она Мэри Стивенс, умолять их поверить в это, если только… если только, конечно, Мэри Стивенс не сидит сейчас дома…

Она смутно осознавала, что мимо проходит какой-то старик и смотрит на нее так же, как смотрели молодые люди, – бесстыдным, наглым, голодным взглядом, слегка улыбаясь. Она повернулась, двинулась по Галерее и оказалась прямо перед магазином, который был закрыт и погружен во мрак. В затемненной витрине лежало множество безделушек, расшитых бисером кошельков и календариков, – а на полке в ряд стояли маленькие фарфоровые изделия с гербом и надписью “Подарок из Богнора”.

Рассматривая их, она ощутила прилив спокойствия. Все ведь хорошо, правда? Разве сегодня днем, в городе, она не стояла точно так же перед витриной, только вместе с матерью, и не любовалась фарфоровыми вещицами? Конечно же, все хорошо, а завтра они купят миссис Хейкин подставку для гренков. Это просто нервы – она взвинчена и так переволновалась, что чувствует себя странно. Она с признательностью разглядывала затемненную витрину, пряча глаза от яркого света. Безделушки и расшитые бисером кошельки помогли ей – мир снова становился обыкновенным и, к ее радости, настоящим…

Чья-то рука обхватила ее за талию, и она вздрогнула.

– Прости, я опоздала!

– Привет! – сказала Мэри. – Ты… ты не опоздала.

– Ого, какое потрясающее платье!

– Тебе нравится? – спросила Мэри, просияв от удовольствия.

– Нравится? Оно прекрасное! Как по-твоему, есть ли у меня шансы рядом с тобой?

Мэри рассмеялась.

– Уж тебе-то беспокоиться не о чем! На ее подруге было простое белое платье с тонким красным поясом из блестящей кожи. Оно выглядело необыкновенно свежо на фоне ярких цветных плакатов и автоматов, и Мэри с трепетом подумала о том вечере, когда она впервые увидела свою подругу в этом платье у ограждения на концерте. С трепетом она вспомнила, как сидела между отцом и матерью, с завистью и мечтательным восхищением наблюдая за ней, как не находила себе места, как была подавлена, потому что никогда не общалась с такими девушками. Разве могла бы она увидеть нечто настолько чудесное даже во сне, если бы в тот вечер задремала в своем шезлонге? Рука девушки легко касалась руки Мэри, ее глаза смеялись над ней – глаза этой исключительной девушки, которая лучше всех в Богноре… Проживи Мэри хоть сто лет, она никогда не перестанет восхищаться этой минутой и будет дорожить ею, как прекрасной сказкой, ставшей явью…