– Я не могу, – сказал Акакий. – Мне на службу.

– Мне тоже, – сказал Тайницкий, – поэтому позвольте, господин Башмачкин, задержать вас всего на полчаса, а затем господин Ржевский сам довезёт вас, чтобы вы не опоздали. Да, господин Ржевский? – спросил чиновник, лёгким движением вталкивая поручика в комнату и плотно закрывая дверь.

Стульев в комнате не было, поэтому Тайницкий и Башмачкин уселись на застеленной кровати, а Ржевский прислонился к печке, уже почти остывшей, но всё же дававшей некоторое тепло.

Тайницкий расспрашивал Акакия Башмачкина о том и о сём, но в чём состоит конечная цель этих расспросов, поручик не мог понять.

Временами разговор был очень похож на тот, который состоялся в трактире не так давно.

– Как вы живёте на двадцать четыре рубля в год? – спрашивал Тайницкий. – Наверное, владеете искусством занимать деньги и не отдавать долги?

– Да, долги у меня того, – согласился Акакий. – Я сапожнику Семёну уже полгода копейку должен, с тех пор как сапоги у него смазывал. Но может, он уже и того…

– Умер? – не понял Тайницкий.

– Забыл про мою копейку. А ещё я прачке Агафье не доплатил десять копеек ещё с того месяца. А цирюльнику Тихону я уже три месяца должен. Он меня в долг постриг, а скоро мне снова стричься. Вот я и думаю: есть у меня бритвочка, которой щёки брею, так чтобы долг не платить, я того…

– Тихона бритвой по горлу? – опять не понял Тайницкий.

– Нет! Как можно! Я думал голову тоже побрить, а волоса скоро отрастут и будут ровные, как будто у цирюльника был. Сорок копеек выгода!

Тайницкий понимающе кивнул, а Акакий меж тем продолжал рассказывать ему то же, что недавно рассказывал Ржевскому:

– Зато я за комнату деньги вношу исправно: хозяйка довольна. Только вот она хочет на пять копеек цену поднять. Говорит, что рубль двадцать пять в месяц – больно дёшево. А я думаю: если на пять копеек больше, это ж прям того! Я уж и так не того. У меня даже топор есть.

– Чтоб этим топором – хозяйку? – снова не понял Тайницкий.

– Нет! Чтоб за дрова не платить. Я дрова не покупаю, а как вижу деревяшку или палочку на улице, так подберу её – и дома в печку.

– Неужели вы не можете найти более доходное место службы? Ведь двадцать четыре рубля…

– Это совсем того, – подхватил Акакий. – А заработок есть. Я не только для соляного отделения пишу. Я и для частных лиц переписываю, если наймут. Вот недавно был у поэта, который хотел набело свои вирши переписать. Я как раз от него возвращался, когда на меня на пустыре напали.

– И сколько вы заработали?

– Пока нисколько. Поэт говорит, что деньги после. Сейчас у него нету, а будут, когда он вирши свои в журнал отправит.

– Боюсь, он вам не заплатит, – сказал Тайницкий. – Поэты сами вечно нуждаются.

– Заплатит, – уверенно возразил Акакий. – Денег получит и заплатит.

– А если вирши в журнал не возьмут?

– Возьмут, – так же уверенно заявил Акакий. – Тот поэт сам мне сказал, что такие хорошие стихи в любом журнале примут. Поэтому он мне их не дал с собой, чтоб я дома переписывал. «При мне, – говорит, – переписывай. А то возьмёшь, – говорит, – и от своего имени в журнал».

– И оттого вы так поздно домой возвращались?

– Да.

– Тогда хорошо, что у вас при себе не было денег, а то бы их отняли. С вашими-то доходами вам можно самому выходить грабить прохожих.

– Нет. Никак не можно! – в который раз возразил Акакий.

Ржевский так и не понял, к чему все эти разговоры. Не понял даже тогда, когда Тайницкий завёл речь о Тутышкине и спросил Акакия, много ли воровства в соляном отделении.

Акакий поначалу смутился, но Тайницкий заверил его:

– Я не сомневаюсь, что вы – человек честный, потому что живёте очень скромно. Но, кажется, вас окружают воры.

Акакий, как и в трактире, принялся рассказывать, что Тутышкин, возглавляя соляное отделение казённой палаты, ворует тысячами, потому что должен содержать жену, а она на одно платье тратит двести пятьдесят рублей. Тайницкий спросил, как именно происходит воровство, и Акакий пустился в объяснения, из которых Ржевский, как и в прошлый раз, уловил мало чего.

Поручик, конечно, вспомнил, что добыча и оптовая продажа соли – это монополия государства, то есть руководят этим всем чиновники. И даже получилось сообразить, и что начальнику соляного отделения (то есть лицу, ведающему подсчётом доходов от продажи соли в губернии) удобнее всего воровать, если взять в сообщники соляного пристава (то есть лицо, заведующее соляным складом и продающее с него соль купцам оптовыми партиями).

В голове у Ржевского даже наступило некоторое просветление, когда Акакий рассказал об одном из способов:

– К примеру, весной можно составить отчёт, будто половодье оказалось так велико, что затопило соляной склад, и вся соль того… растворилась и ушла в воду. А на самом деле склад, как и положено, построен на высоком месте, вода до него не достаёт, и соль там в целости. Соляной пристав продаёт эту соль купцам, но деньги – не в казну, а того… делит с начальником соляного отделения.

Других, более хитрых способов воровства, о которых шла речь, Ржевский не понял. Опять возникло ощущение, что вместо головы – пустой чугунный котёл.

Тем временем полчаса почти истекли. Тайницкий достал карманные часы и, взглянув на них, сказал:

– Нам осталось всего три минуты, господин Башмачкин, поэтому последние несколько вопросов.

Акакий смотрел очень внимательно.

– Первый вопрос: господин Бенский давал вам деньги?

Ржевский с удивлением отметил, что Акакий знает Бенского, ведь ответ был чёткий и короткий:

– Да-с.

– В обмен на некоторые услуги?

– Да-с. Я переписывал для него бумаги.

– Служебные бумаги? – уточнил Тайницкий.

– Да-с.

– А приказы на отпуск товара?

– Да, я их того… переписывал, если случались ошибки в цене или в количестве соли.

– И часто переписывали?

– Каждую неделю, – сказал Акакий и встрепенулся. – Да у меня вот даже один старый испорченный приказ есть. – Он открыл портфель и достал оттуда бумажный свёрток с