Время шло. Митя научился копать, появился навык. Только вот пальцы от этой работы перестали сгибаться, оставаясь всегда в скрюченном положении. Впрочем, Митю это не очень заботило. Это музыканту Яшке свои пальцы надо беречь. Руки музыканта – особые руки. Ломом и лопатой их можно загубить навсегда. И тогда прощай консерватория и всё, что следует за ней. Неизвестно как, но однажды старшина прознал, какую опасность представляет шанцевый инструмент для Яшкиных музыкальных пальцев. С этого момента по количеству нарядов вне очереди рядовой Зильберман вышел на первое место с большим отрывом от всех остальных. Яшка с тоской рассказывал Мите:

– Он мне в открытую говорит: «Забудь про музыку. Музыкантов-дармоедов у нас и без тебя полным-полно. Учись землю рыть».

Яшка замирал и долго смотрел на носки своих сапог.

Зильберман и Телятин, безо всякой натяжки, были существами из разных цивилизаций, с разных планет, из разных галактик. Но один из них имел намного больше прав, чем другой.

Хотя Конфуций утверждал, что Высшие Силы слепы, но тут и Они не выдержали и встали на Яшкину сторону. Они помогли его родителям добиться почти невозможного: вытащить сына в центр военного округа в музыкальный взвод. От такого неожиданного проявления справедливости целую неделю держалось хорошее настроение. Но в курилке слышались завистливые голоса:

– Да-а-а, евреи своего всегда спасут. Они держатся друг за друга.

Получалось так, что завистники предпочитали бросать своих в беде. Яшкину удачу старшина Телятин воспринял, как личное поражение.

Середина весны встретила Митю светлой полосой. Служба улыбнулась ему назначением на должность заведующим клубом. Посвящение в жрецы культуры майор Костенко провёл в своём кабинете. Он прочитал Мите лекцию, в которой чаще всего упоминалась идеологическая работа, а потом повёл его принимать хозяйство.

В клубе – обычной щитовой казарме – основную часть занимали длинные деревянные скамейки, обозначавшие зрительный зал, а перед ними возвышалась сцена с экраном для показа фильмов. Дальше, за перегородкой находилась библиотека. Когда майор и Митя вошли в клуб, пустое нутро безлюдного гулкого помещения пересекали пыльные солнечные лучи. Сидения лавок, отполированные тысячами солдатских задов, нежно маслянисто поблескивали, а сцена таилась в полумраке.

Вместе с клубом Митя получил двух помощников: библиотекаря – молодую, тихую женщину, супругу офицера соседней части – и киномеханика – тоже тихого, даже незаметного рядового Давидюка, тянувшего ещё только по первому году. Каждый из них свои обязанности знал хорошо и начальника от важных дел не отвлекал. Несколько дней Митя знакомился с доставшимся ему небогатым наследством: потрёпанными наглядными пособиями; набором потускневших от старости, разных по форме и размеру медных труб духового оркестра; засохшими красками и кисточками; литературой по художественной самодеятельности. И потянулись рабочие будни провинциального деятеля культуры.

Утром Митя стелил на сцене два больших листа пенопласта и укладывался на них до обеда. Солдат спит – служба идёт. После обеда он читал, наведывался на стройку к знакомым или, развалясь на стуле, отпускал мысли на вольный выпас. Ближе к вечеру, если не было киносеанса, заходили Вадик с Андреем. Иногда заходил и Пашка. Вместе они решали вечные глобальные проблемы или, как прислуга в лакейской, судачили о поступках и словах офицеров. Служба текла ровно, без неожиданностей. Началась она давным-давно, и конца ей не видно.

Несмотря на то, что Митя усердно нежился абсолютным бездельем, в его голове неожиданно и очень вовремя родилась умная мысль: надо как-то оправдывать своё существование, иначе лафа прекратится также вдруг, как и началась. Логично заключив, что раз клуб, следовательно, нужна самодеятельность, он принялся искать таланты. Но, как только прошёл слух о самодеятельности, таланты потекли в клуб широким потоком сами.

Отчётный концерт приурочили к Первомаю. Пели, играли на гитаре, разыгрывали сценки. Митя выступал в роли конферансье, сам участвовал в номерах, старался изо всех сил, переживал за других. И не ведал он, что в зале сидит проверяющий, специально прибывший из Уссурийска. А ведь не зря майор Костенко учил: идеологическая работа – дело серьёзное и ответственное. Составляя программу концерта, Митя не удосужился включить в неё стихи о партии, песни о коммунизме. Всё представление – сплошные хиханьки, хаханьки и чистое искусство. Даже о социалистическом соревновании – ни слова! В части полным полно комсомольцев, а слово «комсомол» не прозвучало ни разу! В то время как сегодняшней первостепенной задачей является… патриотическое воспитание… создание материально-технической базы коммунизма… под руководством марксистско– ленинской партии… мир во всём мире… дальнейшее укрепление экономической и оборонной мощи… А вместо этого – «Жил да был чёрный кот за углом…»

Молодой, скрипящий ремнями старший лейтенант каждую фразу вколачивал стальным голосом. Говорил он заученно-ровно, слова не коверкал, не запинался. Зрители давно разошлись. В проходе между скамейками теснились артисты, не ожидавшие такой строгой критики, вообще ничего подобного не ждавшие. А лейтенант-проверяющий стоял перед ними и вколачивал, вколачивал. За его спиной стоял майор Костенко. Чем дольше говорил лейтенант, тем ярче вырисовывалось, до какой степени Митя ослабил обороноспособность страны.

– Суши сухари, – незаметно прошептал ему Забродин – первая и единственная гитара труппы.

Майор Костенко молчал. Его молчание было откровенно угодливым. Во всех недочётах, в первую голову, виноват он – не досмотрел, не проконтролировал.

– Где вы видели таких безграмотных людей, которые не знают, что с железнодорожных путей нельзя отвинчивать гайки? – Голос проверяющего звенел молотом по железу, но глаза его оставались безразличными, скучными. – У нас в стране таких безграмотных нет. Значит, если он у вас гайки откручивает, то он диверсант что ли? Так и скажите, и нечего по этому поводу веселье устраивать. И на что вы намекаете своим спектаклем? Что у нас в магазинах рыболовных грузил не хватает?

Лейтенант накинулся на сценку, разыгранную Жоркой Куличихиным и Митей по Чеховскому «Злоумышленнику». Слова они там все переврали, городили отсебятину. Что было, то было. Но лейтенант, видимо, не понял – это же Чехов.

– Это же Чехов, – негромко возразил Митя. Брови замполита над испуганными глазками вмиг встали вертикально, безмолвно гаркнув: «Молчать!»

– Позорить советского человека, смеяться над ним, выставлять его дураком вам никто не позволит, – не слыша Митю, отчеканил лейтенант. Он повернулся и, не прощаясь, вышел.

Ребята ошалело переглядывались.

– Не огорчайтесь, – бодро сказал замполит. – Этот проверяющий ещё очень молодой и многого не понимает.

Только что Погремушка был маленьким и незаметненьким, но вот он уже распух, покрупнел, вырос.

– Главное, что концерт состоялся. Правильно, есть недочёты, их надо исправлять. А в целом концерт прошёл хорошо. Молодцы!

Оставшись одни, артисты заговорили все разом.