Они скакали рысью друг за другом сквозь лес, намереваясь выехать к дороге, соединявшей Освестри и Шрусбери. Но как только пересекли небольшую прогалину, путь им преградил отряд охотников с собаками и ястребами. Ветер завывал между деревьями, словно во время морского шторма, и Брюнин чувствовал его всем телом. Ветер бил, сносил, хлестал людей в своем неистовом порыве.

Великолепный сокол-сапсан восседал на перчатке Мориса Фицроджера, мешая тому вытащить меч из ножен. Зато все спутники Мориса, включая его сыновей, немедленно обнажили оружие. Фицроджер поднял левую руку, останавливая их. Движение это было медленным и осторожным, чтобы не испугать птицу.

– Полагаю, вы пришли взглянуть на то, что не можете забрать, – презрительно сказал Морис Брюнину. – Хотя у вас на щите и изображены волчьи зубы, вам уже нечем кусаться.

Брюнин тоже взялся было за рукоять меча, но сдержался. Отчасти потому, что их было двое против десяти, но в основном все-таки из-за ужасной боли, которая вновь начала теснить ему грудь.

– Уиттингтон мой, так повелел королевский суд! – выдавил Брюнин, сквозь зубы втягивая воздух. Дышать было тяжело, словно он пытался сделать это сквозь подушку.

– Взгляни правде в глаза, – фыркнул Морис. – Решение сие всего лишь подачка от канцелярии Хьюберта Уолтера, чтобы ты заткнулся наконец и не мешался под ногами юстициария. Про тебя мигом забыли, а постановление бросили в долгий ящик. И сейчас, Фицуорин, ты нарушаешь границу владения, которое тебе не принадлежит и никогда принадлежать не будет.

– Это еще не конец. – Брюнину потребовались вся решимость, вся его гордость и непреклонность, чтобы удержаться в седле. Серая пелена заволокла глаза.

– Да нет, думаю, что конец. Если ты когда-либо снова нарушишь границы моего владения, я зарублю тебя без лишних слов. Иди-ка лучше домой, старик, погрей косточки у собственного очага, вместо того чтобы зариться на чужой, – ухмыльнулся Фицроджер. Он говорил так, словно Брюнин был представителем иного поколения, хотя их разделяло всего-навсего десять лет.

Морис дал знак своим рыцарям. Они сомкнулись вокруг Брюнина и Ральфа Граса, разоружили их, а двое охотников отправились с собаками посмотреть, не прячется ли в лесу вражеский отряд. Затем Фицроджер вывел Брюнина и его спутника на дорогу в Освестри.

Фицуорин скорчился в седле. Боль обрушивалась на него, накатывала волнами, подхватывала и тащила прочь от твердого берега в море забвения.

– Сэр, что с вами? – Ральф в ужасе подхватил уздечку лошади своего господина.

Последним усилием Брюнин натянул поводья и развернул коня так, чтобы оказаться лицом к Уиттингтону.

– Передай Хависе… – проговорил он, судорожно хватая воздух, – скажи ей, что я прошу прощения…

Чуя неладное, Ральф стремительно соскочил с коня и успел подхватить падающего из седла Брюнина.

Но помочь Фицуорину уже никто не мог.

Снег укутал землю белым саваном, а леденящий воздух и свинцовое небо грозились превратить его легкий покров в плотное одеяло. Крестьяне жались поближе к очагам и впускали скотину в дома, где для животных были отгорожены специальные углы, чтобы они не погибли от холода и непогоды. Люди, вынужденные находиться на улице, облачались в теплые плащи с капюшонами, а путники стремились побыстрее добраться до цели.

Морозным декабрьским вечером Фульк приехал в Кентербери просить аудиенции у архиепископа Хьюберта. Однако его высокопреосвященство отбыл по делам, в резиденции же остались его старший брат с женой.

– Я скорблю о кончине твоего отца, – соболезнующим тоном произнес Теобальд Уолтер, протягивая гостю руку. – Он был хорошим человеком и, насколько мне довелось его узнать, верным другом.

Фульк ответил на сочувственное рукопожатие. У Теобальда были теплые пальцы. Его же собственные руки, после того как Фульк долго сжимал поводья, напоминали заледеневшие клешни. Мороз добрался до них даже сквозь перчатки.

– Пока гонец с печальным известием нашел нас, прошел целый месяц, – мрачно сказал Фульк, и глаза его потемнели от боли. – Сезон турниров удался, и погода держалась отменная, так что мы задержались дольше обычного. Если бы вернулись домой в назначенное время, то я, возможно, сумел бы предотвратить несчастье.

– Я думал, твой отец умер, потому что отказало сердце.

Фульк с признательностью взял предложенный Теобальдом бокал глинтвейна. Они сидели одни наверху, в жарко натопленной комнате. Ставни не пускали внутрь непогоду, а камин источал блаженное тепло. Мод видно не было, и Фульк решил, что она старается не выходить из женских покоев, поскольку резиденцию архиепископа заполнило множество священнослужителей, соблюдающих обет.

– Так считают лекари, – подтвердил Фульк. – Но я думаю, что сердце у него просто-напросто разбилось. Бедняга ни спать, ни есть не мог, все думал об учиненной над нами несправедливости с Уиттингтоном. Рыцарь, который привез тело отца домой, сказал матери, что Фицроджер в тот день всячески унижал его и что это стало последней каплей.

– Унижал? – Взгляд Теобальда стал суровым.

Фульк поведал ему о визите отца в Уиттингтон и о том, что случилось тогда в лесу.

– Наверное, с его стороны было довольно глупо отправиться туда, но я понимаю отчаяние, которое гнало отца – и в конце концов убило, – закончил свой рассказ Фульк.

Теобальд сел возле камина с бокалом глинтвейна и подоткнул вокруг колен подбитый мехом плащ.

– Не могу сказать, что понимаю всю глубину отчаяния твоего отца, ибо меня никогда не лишали того, что я считаю своим по праву, но тем не менее соболезную. – Теобальд пристально посмотрел на Фулька, который остался стоять. Напряжение, исходившее от молодого человека, было почти осязаемо. – Каждого из нас гонят по жизни свои демоны: честолюбие, ненависть, любовь.

Фульк отпил глинтвейна:

– Больше всего отцу были дороги этот замок и моя мать, которая стала для него светом жизни, добрым ангелом. А Уиттингтон иногда казался мне его мрачным демоном. Уиттингтон его и убил.

– Не позволь ему уничтожить и тебя тоже, – сказал Теобальд, с тревогой глядя на собеседника.

Фульк подошел к закрытому ставнями окну, остановился, обернулся. Свет свечей мерцал на его волосах, как отражение на черной воде пруда.

– Я не намерен позволить это Уиттингтону, но все же, как ни крути, он перешел мне по наследству. И я должен довести дело до конца. Ради памяти отца.

Теобальд некоторое время молча размышлял и наконец спросил:

– А может быть, разумнее просто оставить все, как есть?

Фульк покачал головой:

– Королевская курия даровала нам права на Уиттингтон. У нас есть постановление, подтверждающее наши притязания, но приказ, повелевающий Фицроджеру оставить замок, из канцелярии юстициария так и не вышел. Дело необходимо довести до логического конца, и поскольку я теперь Глава семьи, эта обязанность лежит на мне. Кроме того, Уиттингтон не какое-нибудь мелкое захудалое поместье. В него входит более семнадцати облагаемых налогом хайдов[12] земли. Да там одного леса и пахотных угодий знаете сколько!