важным элементом было надвигающееся банкротство французской монархии. Эта проблема усугублялась старыми институтами, которые одновременно балканизировали отношения столицы с провинциями и изолировали большую часть богатств от налогообложения. Феодальные привилегии, например, освобождали от налогов большую часть дворянской и церковной собственности, в то время как на сельскохозяйственных рабочих налагались трудовые повинности и другие сборы. В отсутствие кризиса эти все более устаревшие механизмы означали бы лишь то, что Франция, как и большинство стран Европы того времени, все еще была заперта в угасающей феодальной системе, стабильной, но стагнирующей.

 

 

Однако существовал ряд дополнительных факторов, которые подрывали стабильность старого режима. Первым из них было сочетание роста населения и череды неурожаев, поставивших большую часть населения на грань голодной смерти. Хотя монархия традиционно отвечала за обеспечение нуждающихся, короне становилось все труднее удовлетворять растущий спрос на хлеб. В результате голод стал основным катализатором, подрывающим легитимность короны. Хотя монархия мало что могла поделать с рождаемостью или погодой, она одновременно решила удовлетворить международные амбиции, которые требовали больших военных расходов. В 1789 г. французский флот был, вероятно, самым современным и технологически развитым учреждением в стране, но в то же время он разорял казну. Одна из ироний истории заключается в том, что этот флот способствовал тому, что можно считать решающим вмешательством Франции в Американскую революцию, и в то же время ускорил начало революции внутри страны.

Таким образом, непосредственной причиной Французской революции стал кризис, вызванный хроническим дефицитом королевских счетов. Кризис разразился, когда внутренние и международные кредиторы стали все более неохотно финансировать дефицит. Это нежелание, в свою очередь, было вызвано неспособностью короны убедить другие институты, в первую очередь Парижский парламент, ратифицировать предложения по реформе, которые позволили бы увеличить ставку налогообложения и повысить уровень доходов. Рационализация институтов, отвечающих за сбор доходов. Теоретически король еще мог прибегнуть к абсолютистскому авторитету трона для увеличения доходов, но становилось все более очевидным, что выполнение подобных приказов встретит серьезное сопротивление. Единственным выходом из кризиса было создание более широкой народной базы для монархической власти с целью проведения финансовой реформы. А это означало, что выход из кризиса зависел от политических перемен.

 

Монархия, нация и народ

 

На момент начала Французской революции существовало три альтернативных источника политической легитимности. Одним из них была монархия, которая, несмотря на пренебрежительное отношение к ней многих представителей элиты, все же пользовалась широкой поддержкой в народе. В результате корона по-прежнему могла демонстрировать свое королевское величие через публичные ритуалы и опираться на спонтанное повиновение подданных. И это были не просто формы. Например, в 1766 г. Людовик XV выступил перед парижским парламентом и в резкой форме, не допускающей компромиссов, заявил о своем божественном праве на управление Францией.

 

Только в моем лице сосредоточена суверенная власть... Только от меня исходит власть моих судов; и вся полнота этой власти, которую они осуществляют только от моего имени, всегда остается во мне... Только мне одному принадлежит законодательная власть, без всякой зависимости и без всякого разделения... Весь общественный порядок исходит от меня, и права и интересы нации... непременно соединены с моими и покоятся только в моих руках ".

 

Хотя монархия опиралась на вековые традиции и обычаи, создавая ауру законной власти, политика и практика короны также внедряли королевские прерогативы практически во все аспекты социально-экономических отношений в стране. От политической легитимности короны в большей или меньшей степени зависели интересы в виде социальных привилегий и сложившегося распределения богатства. Как следствие, существовала практически полная возможность демонтировать монархию без одновременной дестабилизации сложившегося социального порядка.

Против мифологии божественного права и священного величия короля выступило Просвещение, а точнее, господство разума, как арбитр мнения и арбитр доказательств. Под его влиянием ничто не выходило за рамки рациональной возможности и ничто не подвергалось логической критике. Политическая программа, вытекающая из такой трактовки природы социальной и физической реальности, была враждебна тем случайностям истории, которые превратились в привычные и привычные социальные отношения, социальные отношения, не имеющие иного оправдания, кроме бездумного уважения к традиции. Все институты и механизмы управления, не выдержавшие испытания разумом, должны быть заменены рациональными институтами, в которых все люди будут гражданами с взаимными правами и обязанностями, как по отношению друг к другу, так и по отношению к правительству, которое они совместно создадут.

Если монархия и должна была сыграть какую-то роль в этих преобразованиях, то только в качестве централизованной власти, способной подготовить почву для реформ. Например, корона могла бы рационализировать государственное управление путем модернизации бюрократических процедур и упрощения административного дизайна. Определенный прогресс в этом направлении уже был достигнут, но королевское правительство по-прежнему было обременено такими обязательствами, как пенсии, выплачиваемые придворным, и такой практикой, как налоговое хозяйство, что было серьезным препятствием для современных представлений об эффективности. Королевские прерогативы и власть также могли потенциально заменить пастиш феодальных договоренностей, которые регулировали как отношения центра с провинциями, так и античные социальные отношения между крестьянством и дворянством, на более рациональный режим, в котором равенство и единообразие определяли бы структуру политики и экономики.

Надежда на то, что монархию удастся каким-то образом привести в соответствие с этой просвещенной программой реформ, прагматично признавала, что призыв к разуму был не столь популярен в массах, как в торгово-интеллектуальной элите. На начальных этапах революции на этот призыв откликнулась значительная и важнейшая часть дворянства, которая вместе с торговой и интеллектуальной элитой стала тем (рациональным) мостом, по которому пронеслись романтики, разрушая монархии. Эти дворяне, принявшие участие в программе Просвещения, стали первыми жертвами революции.

Одной из важнейших причин, по которой монархия, в целом сочувствовавшая многим программам Просвещения, в конечном счете сопротивлялась присоединению к реформам, была враждебность многих реформаторов Просвещения к религии, как к вере (где она осуждалась как суеверие), так и к институту (где католическая церковь характеризовалась как хищнический инку-бус для французской нации). Церковь, разумеется, была единственным институтом, который мог узаконить божественное право короля на управление страной, и поэтому уничтожение церкви означало уничтожение важнейшей опоры монархии. Возможно, реформаторам удалось бы убедительно договориться с королем о том, что в обмен на его согласие с их программой они гарантировали бы ему конституционно ограниченную роль. Однако сам Людовик XVI был благочестивым католиком, для которого забота о духовных нуждах верующих была священным долгом, и нападки на Церковь делали такое соглашение невозможным.

Последним потенциальным источником политической легитимности был французский народ, врожденную невинность и природную чистоту которого прославлял Жан-Жак Руссо. Хотя к моменту начала Французской революции Руссо уже более десяти лет как не было