шею, с удовольствием похлопал себя шершавым полотенцем, и тогда подошел к столу, за которым сидели молчаливые, нахохлившиеся комиссар и начдив.

— Что за траур? — бодро спросил он. — Какие новости у разведки?

— Копорье нам не удержать, — бесстрастно сказал начдив, — как бы мы с вами ни старались и какой бы личный пример солдатам ни являли. Разведка сообщила о неожиданных подкреплениях, которые получают на нашем участке войска Юденича. Не думаю, что при этом имело бы смысл держаться за любой населенный пункт вне учета общей стратегии фронта и возможных тяжелых потерь в людской силе, которой нам и без того недостает.

Восков видел, что комиссар с трудом себя сдерживает, чтобы не крикнуть, не нагрубить.

— Я решил сдать Копорье, — заключил Тарасов-Родионов. — Приказ заготовлен. И штабарм как будто не возражает.

— А что скажет комиссар? — спокойно спросил Восков.

— Приказа такого не подпишу, — медленно сказал Карпов. — Сдать Копорье — значит откатиться к Петергофу. А Петергоф на сегодня — это морские ворота в Питер. Не подпишу!

— У вас нет военного образования, товарищ комиссар, — вежливо сказал начдив. — Нас обложат с четырех сторон и завяжут на мешочке узелочек.

— До прихода подкрепления нужно стоять насмерть! — закричал Карпов. — Питер за нами, товарищ начдив. Питер нам дороже престижа начштабарма. Питер — это революция.

Начдив пожал плечами, ожидая ответа Воскова.

— Да, — сказал Семен, — наверно, ничего не выйдет с вашим приказом, товарищ начдив. Даже если и Карпов подпишет, я опротестую. Хотя и нет у меня военного образования.

— Вы превышаете данные вам полномочия, — вспылил начдив. — Я обращусь в Реввоенсовет Западного фронта.

Семен глубоко вобрал в себя воздух:

— До чего же вы сейчас недальновидны, начдив… Или штабники вас запутали? А может быть, проще — ваше военное образование не опиралось на такой фактор, как пролетарский энтузиазм?

Встал. Застегнул портупею.

— Ну, пусть я не в счет, Карпов не в счет… А дивизия? Балтийцы? Отступят они сейчас? Ну-ка, зачитайте свой приказ в любой роте — отступят? Советую еще раз подумать.

— Я все обдумал.

Начдив ушел, хлопнув дверью.

Копорье не было сдано. В Реввоенсовете Западного фронта, узнав о разногласиях в Сводной Балтийской, начдива отозвали.

И снова Восков был с курсантами, отбивая пятидесятую или шестидесятую — он уже потерял счет — атаку белых.

— Товарищ комиссар, — сказали ему, — начдив-шесть вас спрашивает. Новый.

— Кто такой?

— Петр Солодухин. Шенкурск[23] брал.

Он пополз окопчиками к ложбине, потом выбрался в рощу. Там стояла группа людей, рассматривая в бинокль позиции. Восков подошел, представился. От группы отделился плотного сложения человек с живым любопытным взглядом, крепко сжал ему руку.

— Солодухин. Когда-то в Смольном виделись. Будем воевать вместе. — Заметил лихорадочный блеск в глазах Воскова, тяжелое дыхание. — Заменить вас, комиссар? Голодны?

Восков облизал пересохшие губы.

— Глоток воды, начдив. И обратно потопаю.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ДЕВУШКА В ШТАТСКОМ

Глоток воды бы! И можно продолжать дальше. Но она знает — инструктор сощурится, посмотрит многозначительно на часы и скажет: «Не уверен, что в ходе рукопашной схватки гитлеровец любезно предложит вам стакан воды!»

Все верно! И что десять потов с них сходит — тоже верно. Сейчас от тебя требуется пустяк: с рацией на плече бесшумно подкрасться за семь — десять секунд к инструктору, зажать ему рот кляпом, «обезвредить» ударом пистолета или, судя по обстоятельствам, финки, успеть в последующие пять секунд добежать до распахнутого окна домика, перекинуть свое тело через подоконник и, едва обернувшись, выстрелить из своего «ТТ», поразив с двадцати метров чучело в голову. Успеешь и поразишь цель — хорошо, опоздаешь или промахнешься — будешь подкрадываться снова и снова, «обезвреживать» снова и снова, стрелять снова и снова.

— С вами все ясно, Воскова. Будем отрабатывать технику прыжка. По-моему, рацией вы задели за подоконник. А рацию надо беречь — как?

— Как жизнь, товарищ инструктор.

— С теорией у вас лучше. Значит, сейчас — прыжки с «Северком» и без него. Вечером поработаем с «ТТ».

— А разве?..

— Нет, нет, при свете дня вы бьете метко. Но мне нужно, чтобы вы попадали, так сказать, на звук голоса.

Прыжки. Наверное, они ночью приснятся. И не раз, и не два. Тело стало послушным. И «Северком» ты ни за что не задеваешь. Но инструктор еще не говорит спасительного «Вольно!». Пять секунд… шесть… десять… Теперь резко обернись и молниеносно вскинь пистолет…

— Вольно. Отработано. До вечера.

Вечером, в подвале, без света, она бьет по квакающей механической лягушке, которая движется то вдоль стенки, то под самым потолком, и только когда вспыхнет свет, они с инструктором снимают с игрушки лист мишени и подсчитывают вмятины.

— Восемь из десяти. Неплохо, а? — торжествует Сивка.

— От души желаю, — инструктор не уступает позиций, — чтобы встреч с невоображаемым противником было не больше восьми.

— Намек понят и принят!

— Теперь «око видит, да зуб неймет», — предлагает инструктор.

Это — формула еще одной тренировки. Пистолет — под курткой и ты спускаешь курок тоже под курткой. Глаз подает команду руке, и она должна видеть, засечь и подсечь «врага». А затем наступает самый тяжелый момент, когда все эти операции ты должна проделать в полумраке, и лучше отогнать от себя ненужную мысль о том, может ли это пригодиться и в каких условиях.

— Неплохо… А поточнее? Еще поточнее!

«Дорогая мамочка! — писала она в этот вечер. — Городок, где я сейчас, мне очень нравится — чем-то напоминает наш альпинистский Нальчик, с которым было связано столько светлого. Расположен он на горе, довольно зеленый, много больших и хороших зданий. И главное, бросается в глаза много публики, спокойной и не нервной. Я думала, что не замечу этого, однако ловила себя на этой мысли даже в городской бане, где бабы спокойно пропускают без очереди спешащих девушек, не ругаются из-за шаек и воды. Сказать, что войны не чувствуется, вроде нельзя, но в общем — что-то вроде этого…»

А мы в таких изматывающих тренировках, мамочка! Но об этом я не буду писать.

«Все очень интересуются Ленинградом, но, рассказывая, приходится следить, чтобы особо не сгущать краски — уж очень слушают, да и думают, что у нас там ад кромешный. Ведь нет…»

— Воскова! На работу с рацией!

— Есть! Бегу!

Маленький ящичек со скромным названием «Север» великолепно принимает сигналы. Но сегодня сплошные трески. Черт возьми, не иначе, инструктор повынимала проводнички. Поставим новые.

— Воскова, время!

— Есть время!

А оно уже на исходе. Кажется, успела.

— Отфильтруйте шумы!

Знаю, знаю. Но сегодня в эфире ураган. Идут победные сводки