членах завкома, в партийных активистах ребят, которых два года назад учил ремеслу и искусству революционных боев, гимназистов, которым помог встать на ноги в борьбе с «бывшими». Имя Воскова здесь знали и помнили. Идти с ним в поход по Межозерью вызвались многие. Он отобрал два десятка рекомендованных ему молодых рабочих и выехал с ними на перешеек. Несколько красноармейцев выделил под его команду расквартированный здесь полк и с этой первой ячейкой будущей армии петроградского тыла Восков начал поход.

— Вот что, товарищи, — предупредил он. — Нам предстоит очень скучная и, как бы это лучше сказать, нудная работа. Вылавливать дезертиров, отправлять в армию колеблющихся, улучшать продовольственное снабжение фронтовых частей. Но тем и отличаются коммунисты, что за любой черновой работой они способны усмотреть красоту и наслаждение нашей великой борьбы. У кого слабые нервы — не держим.

Отряд «прочесывал» уездные и волостные центры, села, хутора. И всюду Восков начинал с бесед. Крестьяне любили его слушать. Он рассказывал о своих встречах с Лениным, о боях и победах Красной Армии, о том, как преодолеваются продовольственные затруднения.

— Знамо как! — крикнули в толпе — Масленницу отмените, вот на блинах и економия будя.

— Как недавний комиссар продовольствия, — отбрил он пустомелю, — заявляю: блины большевики не отменят. Отменят только дурачье, которое хочет, чтобы блины сами в рот прыгали. Мы не фокусники, уважаемые. Мы люди дела.

Случалось, после этих летучих митингов к нему подходили группами и поодиночке дезертиры, просили «записать обратно» в армию. Отряд отправлял их с «сопроводиловкой» в Петроград, и Восков знал, что конвоира им не нужно.

Обнаружив в одном из сараев группу дезертиров, он собрал семьи, отдавшие своих сыновей фронту. Привел их к сараю и сказал:

— Как порешите — так тому и быть. Можно, чтоб гнили у вас на соломе, можно их с конвоем в город отправить.

— Зачем в город? — сказал высокий седобородый крестьянин: — Здесь порешим. — И вдруг к плетню подошел, кол не спеша выдрал, затрясся в ярости. — Три похоронных бумаги получил. На Федьку, Йорика и Сильвестра. За вас, шкуры, они полегли? Подходи по одному на суд народный и скорый. Вылазь из сарая, дезертирия!

Парни выскочили, не зная куда глаза спрятать.

Выступили чуть ли не все односельчане. Каждый второй говорил: «Смерть ползучим!». Потом на пенек встал один из тех, кого судили:

— Мы что ж? — сказал он тоскливо. — Ошиблись. Домой потянуло. Пощадите, односельчане. Воевать будем не за страх, а за совесть.

Восков посылал вагоны с продовольствием в Петроград, и на вагонах размашисто расписывался мелком: «В фонд разгрома Юденича. С. Восков». Душа его была со своей Седьмой, измотанной в боях под Псковом, Копорьем, Ямбургом.

И вдруг — новый перевод. В июле действия Седьмой активизировались на эстонском плацдарме, отсюда красные полки развертывали наступление на Порхов–Псков, оттесняя белогвардейцев в мешок, уготованный другими частями. Восков приехал, как любил подшучивать, в самый раз, чтоб не прозевать бой. Вел в наступление часть через деревню Щучья Гора. Вел по растоптанным посевам, полевым цветам. Душа не могла смириться. Крикнул соседу:

— Если б не война, Сафаров! Видишь, природа-то налилась как! Сколько счастья можно бы найти.

— Ты чего? — опешил Сафаров. — Ты эту лирику того, выбрось из головы. Ишь размечтался…

Восков ответил смехом — это были его же слова: долой лирику, да здравствует беспощадная…

Но лирика продолжала вторгаться. На привале оказался со своими «политотдельцами», увидел Сальму, обрадовался встрече, засыпал вопросами, поздравил с тем, что одно время она успешно действовала как завполитотделом 6-й дивизии.

— Хватит обо мне, — сказала Сальма. — Расскажи о себе, Семен Петрович. В письмах ты больше о мировой революции печешься.

— А что о себе? Вот Псков возьмем, и буду на деникинский фронт проситься. Там сейчас горячее. Многие товарищи со мной хотят ехать. Запевало настроился.

— Помню, — сказала она, посмотрела ему в глаза, — а я тоже хочу проситься на деникинский фронт.

Он растерялся, сказал, что не забудет, крепко пожал ей руку, мешковато влез на коня, ускакал. Верно, не забыл. Ночью проснулся, радостно сказал себе: «А Запевало и Каляева будут полезны на Южном фронте».

Но случилось немного иначе.

Бронепоезд, в котором оказался Восков, застрял у полуразрушенного моста. Можно было рискнуть поехать, но только убедившись, что пролет не минирован. И вот двух человек, спрыгнувших с поезда на разведку, белогвардейцы подбили. Наступило короткое затишье — обе стороны выжидали. Восков вдруг увидел, как с задней платформы бронепоезда прыгает под насыпь очень знакомый боец, нацепляет на себя каску, обвешивается гранатами, и, подождав, пока к нему подкатится с насыпи все отделение, отправляется через реку вброд, чтобы ударить на белых с тыла.

— Запевало! — вырвалось у Семена.

— А вы откуда его знаете, товарищ военком? Ну да, он у нас во всем запевала: и в бою, и в песнях.

— Да нет, это фамилия у него такая — Запевало.

Яростная перестрелка. Пулеметные очереди. Видно, как на противоположном берегу Кэби белые выбираются из окопов и карабкаются вверх по склону.

Через четверть часа приносят Запевало. Он ранен навылет в живот. Стонет, хрипит, мечется. Открыл глаза, узнал военкома, слабо улыбнулся.

— Вот и все, комиссар. Запевало с тобою не поедет, Запевало остается с Петроградом.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ.

РАПОРТЫ И СТИХИ

Она поедет. Полетит. Поползет. Куда прикажут. Только прикажите!

«Время непростительно пусто уходит, — жалуется она подруге. — Но удочка закинута, время должно вытащить какую ни на есть рыбешку».

Кривая настроения движется большими зигзагами: «Ленка, знаешь что, мне кажется, что ничего у нас с тобой так и не выйдет… Что-то больно дорожат нами».

Просвет! «Пообещали мне это дело быстро сделать — как получится, то сразу извещу тебя».

Но извещать пока не о чем. Ни Лену, ни маму, ни Ивана Михайловича, который что-то давно не подает о себе вестей. «Теперь убеждена, — пишет она матери, — что самое трудное дело в жизни — осуществление своей мечты в самых неблагоприятных для нее условиях».

И наконец, многообещающее Лене: «Рапорт я написала… Попробуй подгадать со своим. Дух такой: если не туда, то в действующую Красную Армию».

А лучше бы туда. Оттуда иногда прилетают молчаливые, безмерно усталые ребята и девчата, отдают короткие рапорта командованию и валятся спать: на сутки, а то и на двое.

Сейчас Сильва уже не в городе, она — на перевалочной базе. Начальство сочло, что ей нужно пообщаться с теми, кто уже побывал в тылу у гитлеровцев. Собственно, решила так Марина, а Марину