здесь уважают. Она очень редко рассказывает о себе, разве что проговорится, как сегодня. Сегодня она, например, сказала: «Выпутаться можно умеючи из любого положения… Даже если приземлишься на немецкие костры».

А где ее костры, Сильвины? Сентябрьские сводки оставляют так мало надежд… Войска Центрального и Воронежского фронтов начали форсирование Днепра… Войска Степного фронта освободили город Полтаву. Полтава — юность ее отца… Освобожден Кременчуг. Кременчуг — город, где ее отец испытал первую радость ареста. Ты обмолвилась, Сивка, какая же может быть радость от ареста? Горечь? Нет, это тоже не то слово. В общем, здесь началось становление личности.

Сводки, мечты, рапорта…

— Воскова, нужный вам человек приехал.

— Есть, выхожу!

Приезжий с той стороны линии фронта хмур, согбен, его все время изводит кашель. Служил переводчиком в гестапо, но работал на партизан. Его просили еще раз «обкатать» Елену Кависте. Вопросы задает то по-немецки, то по-русски. В глаза не смотрит. В общем, малоприятный разговор.

— Дед, говорите, немец, фройлен? Подарки имели от него?

— Только однажды… В посылочке лежали сласти, плюшевые зверюшки и…

— Неправдоподобно, фройлен. Немцы практичны. Старик мог прислать отрез на юбку, даже поношенные тапки. А зверюшки, да еще во множественном числе… А что, фройлен, не желаете ли в гестапо переводчиком?

— Я… я… недостаточно знаю язык.

— Научим, фройлен.

— Я хотела бы продолжить образование.

— Эту честь у нас надо заслужить, фройлен, — так вам скажут.

— Я боюсь допросов, я нервная…

— Это уже лучше, фройлен. Только поделикатнее бы: «После суда над отцом я сама не своя на допросах…»

Он устал, закрыл глаза. Сильва тихо вышла из палатки. Да, век живи — два века учись…

— Воскова, вас вызывают!

— Есть!

Ее знакомят с совсем юным парнишкой. Он только что оттуда.

— Здравствуй. Как, была уже на задании?

— Все держат здесь.

— Это тоже нужно. Значит, инструктор ты классный. Слушай, меня просили рассказать, где я рацию устанавливал. Раз у хозяйки в подполье, раз в стог сена влез, а один раз пришлось даже на бадье в колодец спуститься…

В городок они возвращаются с Мариной вместе.

— Почему мы сегодня такие молчальники-отшельники?

— Скажи прямо: меня когда-нибудь пошлют в дело?

— Тебя готовят не просто к высадке в тыл, не просто к бою. И твои бесчисленные рапорты, дружок, для понимающих людей звучат наивно.

— Так и война кончится.

— Дай-то бог!

Они проезжают села, города, снова села, — Сильва приглядывается, запоминает характерные здания, пейзажи, людей. «Проходя по единственному Боровичскому мосту, — напоминает она Лене, — представляю, что шагаю по бесконечно дорогому Кировскому мосту. Это для меня теперь прекрасная сказка, которую я заставлю сделаться счастливой явью».

А явь пока что голосами инструкторов приказывает:

— Воскова! На метание гранаты!

— Воскова, ваш выход на связь!

Воспоминания и письма помогают ждать и надеяться. Но письма вдруг прервались. Замолчали Лена, Иван Михайлович, скупыми строками стала отделываться мать. Случайность или что-то стряслось?

«Пишите правду, я жду правду».

И чтобы сгладить остроту ожидания, она посылает маме свои стихи о родном городе.

«Прими привет мой, мамочка родная,

Прими привет, далекий Ленинград.

Пусть занесет его к вам тишь ночная

И снега первого дыханья хлад.

Легко мои доходят позывные,

Осенний ветер мягко бьет в окно…

Но слышите? Звучат ветра иные!

Кто знает — не завьюжат ли письмо.

Я комсомолка, мамочка родная,

Тревожный час, поверь мне, не просплю:

Среди друзей ли буду иль одна я,

Не струшу, не продам, не отступлю.

Я столько лет готовилась, мечтая —

Продолжить то, что начал мой отец,

Я чувствую — мечта моя крепчает,

Я делаю — что делает боец.

Прими привет мой, мамочка родная,

Прими привет, далекий Ленинград.

Пусть занесет его к вам тишь ночная

И снега первого дыханья хлад».

Подписалась: «Твоя дочь. 29 сентября 1943 г.»

Только о городе ли получились стихи?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

НИ ШАГУ НАЗАД!

Сальму Ивановну разбудила тишина. Не сновали по коридорам курьеры, не слышался лязг затворов, не передавалось от бойца к бойцу: «К начдиву!», «К военкому!». Она вскочила с парты, на которой вздремнула, найдя пустой класс; вдела руки в кожанку, выбралась в коридор. Пусто было в соседних комнатах, где еще два часа назад политотдельцы горячо спорили у двухверстки, пустовала учительская с оборванными телефонными проводами. И только очутившись во дворе, откуда выезжали повозки, на ходу принимая связных бойцов, она догадалась, что в город ворвались белые.

Только несколько часов назад они прибыли с Семеном в Орел, получив в Серпухове, в штабе Южного фронта, назначение: он — военкомом Девятой стрелковой, она — в эту же дивизию на политработу. Вместе с ними получили назначение десятки коммунистов, командированные Петроградом, Москвой, Тулой на борьбу с Деникиным. Все понимали — момент критический. Деникинцы рвались к столице. Командующий белой армией Май-Маевский заявил, что его люди войдут в Москву не позднее декабря. 20 сентября пал Курск, 6 октября — Воронеж. Орел и Тула оказались в угрожающем положении.

Попав к вечеру в Орел, который держала Девятая стрелковая, Семен и Сальма сразу поняли, что до порядка здесь далеко, между полками нет связи, никто толком не знает, где штадив, где подив. Наконец они обнаружили школу, в которой еще сидели работники политотдела и единственный оперативный сотрудник штаба, с отчаяньем вопрошавший каждого нового человека: «Из какой бригады? Где она?» Войдя в комнату, где собралось несколько инструкторов политотдела, Восков громко сказал:

— Считаю недопустимым, чтобы политсостав сидел в четырех стенах, когда отдельные красноармейцы и целые роты без приказа покидают город.

— Вы, собственно, кто такой? — с вызовом спросил молодой, весь в веснушках инструктор.

— Я, собственно, новый военком дивизии, — отрекомендовался Восков.

И вот среди ночи еще одна неожиданность.

С южной окраины доносилась ожесточенная стрельба. Где-то за забором ржали вспуганные кони. На бричке подлетел к крыльцу знакомый веснушчатый инструктор.

— Сальма Ивановна, садитесь. Бумаг там не оставили?

— Какие там бумаги… Шифры дивизии и печать при мне. Где Восков?

— Он сколотил группу командиров и бросился блокировать дорогу. Садитесь же, если не хотите попасть к белякам…

Никто еще не знал, что произошла измена. Что группа штабных офицеров во главе с генералом Найденовым перешла в стан Деникина и открыла белым ворота города.

Вместе с горсткой коммунистов Восков предпринимал усилия, казавшиеся безнадежными, чтобы задержать бежавшие роты, организовать на дорогах заслоны, закрепиться на ближних рубежах под Орлом.

— У которых ноги драпать