эгалитарность не была первоначальным состоянием человечества, а вариантом, усовершенствованным недавно. Кроме того, даже приветливым бонобо эгалитарность свойственна лишь до некоторой степени: хотя бонобо, возможно, не выносят забияк, не говоря уже о лидерах, они способны соперничать и часто в лучшем случае терпят многих других в своем сообществе. Конфликты из-за власти и ресурсов – это часть человеческого наследия, которая всегда была ярко выраженной. Если люди с очень давних пор с готовностью усваивали привычки, связанные со специализацией и статусом, то почему столь многие охотники-собиратели в недавнем прошлом жили в эгалитарных локальных группах, а не в поселениях? Я полагаю, что охотники-собиратели меньше скитались и чаще обустраивались на одном месте до того, как земледельцы стали претендовать на отборные и наиболее плодородные земельные участки.

Тот факт, что аборигены могли изготавливать хлеб из диких злаков, которые, на взгляд постороннего, выглядели как культивируемые зерновые, демонстрирует, что проведение разграничений между оседлыми охотниками-собирателями и земледельцами – это, по существу, мелкая придирчивость. Хотя антропологи традиционно рассматривают племена, подобные племенам индейцев Тихоокеанского Северо-Запада, вместе с общинами в категории охотников-собирателей, наибольшее значение имела надежность местных урожаев, а не тот факт, были ли одомашнены источники продовольствия[368]. Переход от кочевничества к оседлости и от охоты и собирательства к земледелию был постепенным. Охотники-собиратели Плодородного полумесяца оставались в деревнях веками еще до того, как постепенно одомашнили овец и ввели в культуру пшеницу, которых употребляли в пищу. Тем не менее с появлением земледелия люди могли значительно увеличить производство продовольствия по сравнению с тем, что добывалось в дикой природе. Многие оседлые охотники-собиратели представляли собой цивилизационный тупик с точки зрения роста населения и культурных излишеств, ему сопутствующих. Введение в культуру видов водной флоры и фауны, которыми в основном питалось большинство подобных обществ, было нецелесообразным, поскольку было невозможно контролировать их рост, чтобы накормить растущие общества или чтобы позволить таким обществам расселяться далеко от их источников пищи в дикой природе. Многие введенные в культуру растения и одомашненный крупный рогатый скот, наоборот, можно было изъять из их естественной среды обитания и поместить в определенном месте или создать для них благоприятные условия. Пастухи находили пастбища для своих овец, а земледельцы разбивали террасы и занимались орошением почвы еще до того, как их сообщества стали жить повсюду. Я не хочу сказать, что земледельцы всегда стремились увеличить масштабы своего производства. Северную Америку частично населяли земледельцы, выращивавшие кукурузу, но даже спустя века эти племена едва ли были более сложными, чем племена охотников-собирателей Тихоокеанского Северо-Запада[369].

Мы склонны считать, что наши предки, полагавшиеся, как и мы, на одомашненных животных и культурные растения и тяготевшие к образу жизни, благодаря которому анонимные общества достигли огромных масштабов, развивались от простого к сложному, став подобными нам. Тем не менее переход от охоты и собирательства к земледелию не был данностью. Будь то в деревнях или в локальных группах, немногие охотники-собиратели считали выращивание продовольствия шагом вперед. «Вы прикладываете столько сил, обрабатывая и сея семена, но нам не нужно этого делать. Все это уже есть для нас, – как сообщалось, сказала женщина из аборигенов белому поселенцу. – Нам просто надо пойти и собрать еду, когда она созреет»[370]. Путешественник, посетивший Андаманские острова в середине XX в., писал, что местные жители так же отреагировали на перспективу выращивания кокосов, спросив, зачем кому-то «ухаживать за деревом десять лет, чтобы получить его орехи, когда на острове и в морях вокруг полно еды, которую можно взять?»[371]. Действительно, охотники-собиратели чумаш обменивали рыбу на кукурузу, выращиваемую их соседями-земледельцами, но ни разу сами не взялись за лопаты и мотыги. Даже в Африке пигмеи, которые веками трудились в качестве сезонных работников у земледельцев и поэтому досконально разбирались в методах земледелия, никогда не были заняты посевом семян постоянно. Оказывается, отказ от охоты и собирательства не был шагом к повышению качества жизни. С внедрением земледелия люди стали меньше, физически слабее и более подвержены болезням, так как они напряженно трудились, чтобы выращивать культурные растения и собирать урожай, – эти условия изменятся лишь с изобретением плуга и появлением запряженных волов[372].

Пристрастие к культивированию растений, за исключением простого садоводства в самых незначительных масштабах, имело еще один недостаток, который не мог предусмотреть никто из первых земледельцев: оно заманивало общество в ловушку[373]. Ловушку, потому что, как только растущее общество начинало заниматься земледелием, исчезала возможность вернуться к охоте и собирательству на постоянной основе. Безусловно, охотники-собиратели, такие как лакота и кроу и некоторые маленькие южноамериканские племена, когда-то занимались земледелием, но отказались от этой практики[374]. Тем не менее, как только численность населения в обществе вырастала до огромных размеров или общество оказывалось тесно связано с другими земледельческими обществами, число людей становилось слишком большим, чтобы обеспечить их продовольствием, добытым в дикой природе, и голод был гарантирован.

Доземледельческие поселения возле сосредоточенных в одном месте и надежных источников продовольствия были подлинной испытательной площадкой для цивилизаций, и жившие в них люди делали первые маленькие шаги к государственности в современном политическом и организационном смысле. Существуют великолепные площадки, но не следует упускать из виду все разнообразие вариантов образа жизни, которое существовало среди охотников-собирателей, включая бродячие локальные группы. Все охотники-собиратели недавнего прошлого были похожи на нас: полностью сформированные люди, демонстрировавшие широкий диапазон социальных возможностей, от которых мы в основном отказались, но которые и на сегодняшний день остаются вполне реальными. Именно поэтому и бродячие, и оседлые охотники-собиратели важны для понимания современных людей. Поэтому я также буду часто к ним возвращаться при рассмотрении разных тем, от психологии до международных отношений и путей построения общества[375].

Несмотря на продолжающуюся биологическую эволюцию вида Homo sapiens, я также не вижу причин полагать, что на протяжении длительных периодов в далеком прошлом происходили какие-то радикальные изменения наших социальных возможностей. У первых народов, вероятно, уже сформировалась универсальность: они расселялись в маленьких локальных группах или обосновывались на длительный период в анклавах, даже если те были очень скромными по современным меркам. В обоих вариантах образа жизни объединяющими были маркеры идентичности, которые поддерживали анонимные общества, более простые, но в том, что касается их основ, мало отличающиеся от тех, что мы имеем сейчас. Для ответа на вопрос о том, как появились наши анонимные общества, будь то оседлые или кочевые, мы должны проследить, что, скорее всего, происходило гораздо раньше, в доисторический период, до появления охотников-собирателей, подобных бушменам или аборигенам, в те времена, когда люди были новичками на Земле.