– А враги были?

– На ум никто не приходит, – пожал плечами Никос. – Но готов поручиться, что все это лишь совпадение и интернет-атака случайна. Уверен, что Эрик даже не знал, а если знал, ему было все равно.

Кади покачала головой:

– Если бы Эрик знал, это вызвало бы у него много плохих воспоминаний. Он был чувствителен к такого рода вещам. В детстве над ним издевались, особенно в средней школе. К старшим классам стало ясно, что он не просто умный, он гениален, и это дало ему уверенность гордиться своим ботанизмом. Его перестали задирать. Он так много работал, чтобы быть в гармонии с собой. Поэтому, знаешь… – Кади ощутила привычную тяжесть в груди и горле. – Все случившееся так несправедливо.

Никос во второй раз накрыл ее ладонь своей. Но Кади отдернула руку и сморгнула влагу, застилавшую глаза. Она не хотела терять контроль над собой в этот момент, ей было нужно, чтобы Никос воспринял ее слова всерьез. И она не хотела, чтобы он касался ее из сочувствия.

– Знаешь, и надо мной издевались. – Никос откинулся на спинку стула. – Не смотри на меня так! Я был невысоким волосатым всезнайкой со смешным именем. Разумеется, надо мной издевались.

– Никос Николаидес, – Кади произнесла это медленно, прищелкнув языком. – Очень много букв.

– Если отбросить повторение, Никос – имя, более подходящее греческому богу. А тут появляюсь я: всего семьдесят килограммов, сто семьдесят три сантиметра, что, замечу, примерно пять футов десять дюймов, но без слез не взглянешь. И это после скачка роста. Большую часть юности мое имя было камешком в мой же огород. Это как назвать чихуахуа Киллером.

Кади прыснула, а Никос притворно насупился, однако ямочка на щеке выдавала озорную улыбку.

– Я не жалею тебя. – Никос был до одури красив и, что самое плохое, знал об этом. Кади не могла позволить ему победить, выудив из нее комплимент.

– Ты не слишком разочаровываешь как личность, да и у меня имя тоже занудное. Люди частенько думают, что меня зовут Кати. Иногда кажется, что только семья и близкие знают, как оно звучит по-настоящему.

– Тебе следует представляться Каденс.

Она отпила содовой.

– Может, когда-нибудь.

– Нет, я серьезно. Кади – симпатично, но больше подходит маленькой девочке. А ты посмотри на себя. – Его взгляд был твердым и уверенным. – Ты уже вполне взрослая, Каденс.

Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, пока легкая дрожь приятного смущения не заставила их отвернуться. Никос заговорил первым:

– Сейчас, думаю, тебе надо выбросить из головы все эти страсти с Фейсбуком и сосредоточиться на собственных планах. Вечер воскресенья – у тебя, наверное, есть чем заняться.

Кади застонала. Завтра понедельник – одна мысль об этом вернула ее на грешную землю.

– Надо доклад ко вторнику. А я еще даже тему не выбрала. Полная лажа.

– Вот что я тебе скажу: у меня собралась куча задач по математике, которую я преподаю, на проверку. Они у меня в комнате. Пока я все соберу, ты закончишь есть свой маленький странный ужин. Встретимся здесь же. Можно поработать в столовой, пока нас отсюда не попросят. Как тебе предложение?

Кади согласилась, и он ее оставил. Столовая почти опустела, те немногие, кто оставался, просто отлынивали от дел. В животе заурчало. Кади приподняла верхнюю булочку вегетарианского бургера, который остыл и, надо признаться, оттого вполовину утратил привлекательность. Вернув булочку на место, она наткнулась взглядом на нетронутое арахисовое масло и тост с шоколадом. Подняв его и последний раз критически оглядев, она впилась в него зубами.

– Прошу меня простить, конечно, но ты ешь мой черно-рыжий бутерброд.

Кади мгновенно положила тост ровнехонько на прежнее место в тарелке, как застигнутый вор возвращает украденную из дома вещь.

– Господи, теперь он твой. Из чужого рта я есть не буду. Он же грязный.

Кади узнала тон – смесь ребячества и превосходства. Роберт.

– Черно-рыжий – мое собственное кулинарное изобретение. Делаю его каждый день. Я бы и тебе сделал, попроси ты вежливо.

– Ты заставил меня его сделать?

От осознания по спине Кади пробежал холодок.

Пока она мысленно пребывала далеко, его сознание заставило ее действовать.

– И? Что думаешь?

Небрежный вопрос Роберта прорвался сквозь гул нарастающей тревоги. Кади откусила немного. На вкус было очень ничего.

– Вы все? – У левого плеча Кади появилась женщина, одетая в серо-черную униформу столовой.

– Надо говорить «вы закончили», – поправил Роберт.

К счастью, женщина его не услышала, как и не стала ждать ответа Кади.

– Если нет, оставьте тарелки, мы пока собираем подносы для мытья.

– Я закончила, но я отнесу, ничего страшного. – Кади отодвинулась вместе со стулом, спросила, куда нести поднос, и женщина махнула в нужном направлении.

– Ты могла бы отдать поднос ей, – проговорил Роберт, пока она пересекала помещение.

– Это не ее работа.

– Где официанты?

– Это столовая, а не ресторан.

– Не глупи, во всех столовых есть официанты. – Роберт был искренне озадачен.

Кади поставила поднос на вертикальный конвейер, помеченный смешной самодельной надписью «Поднос или жизнь», и представила себе более элегантное прошлое. Она уже возвращалась, когда Роберт добавил:

– Я подслушал, что обсуждали твоего брата, Эрика.

Кади мгновенно оживилась:

– Ты знал его? Ты когда-нибудь говорил с ним?

– Не имел чести быть ему представлен. Он на моем курсе?

Кади снова опустилась на стул.

– Нет. Он мертв.

– О, боже мой. Соболезную. Как твоя матушка?

– Почему ты спрашиваешь о ней?

– У меня младший брат умер. Он был младенцем, а я сам едва мог ходить, поэтому не могу представить твою боль. Но смерть брата изменила мою мать, а это в свою очередь изменило меня. Она оградила меня защитным коконом, совершенно непроницаемым. Поэтому, когда в четырнадцать лет я оставил свое изнеженное существование и отправился в лагерь для мальчиков, с тем же успехом она могла кинуть меня на съедение волкам.

Кади очень хотелось его послушать, но она должна была вести себя осторожнее с подобным общением на публике. Она достала из сумки книгу и положила перед собой на стол. По крайней мере, со стороны будет казаться, что она занята чем-то вменяемым. Интересно, как скоро вернется Никос?

– Хотя в детстве мне многое легко давалось, общение с мальчиками ровесниками – не мой конек. Ничего не мог поделать, мне было легче со взрослыми. Я всегда был любимцем учителей.