Был еще и психологический аспект. Сухарь не выносил, когда ему в морду летели комья грязи из-под копыт других лошадей. «Он просто убедил себя, что не любит этого, и все тут, – объяснял Смит, – а он существо довольно решительное. В одиночку он может вполне хорошо отработать на самом отвратительном треке, но когда ему в морду, и особенно в уши, летит грязь, он просто никак не может с этим смириться. О, он будет пытаться – как тогда в Вайоминге, когда был град величиной с мячик для гольфа, но он просто не сможет показать все, на что способен. Так зачем без нужды наказывать его?»

Смита также заботило здоровье питомца. Во время тренировки на мокром треке в Санта-Аните конь поскользнулся и поранился. Зная, что в прошлом у него были серьезные проблемы с коленями, Смит старался по возможности избегать раскисших треков.

Но Ховард уже дал слово, что Сухарь будет участвовать в Наррагансетте, и, сними он коня с забега так поздно, все посчитают, что он и не собирался на самом деле его выставлять. И снова ему пришлось делать трудный выбор между имиджем и пожеланиями своего тренера. А Ховард принадлежал к людям, которые неохотно рискуют собственным имиджем. Поэтому Сухарю пришлось скользить чуть не по колено в грязи и нести на 11 килограммов больше, чем соперники. В итоге он пришел третьим, нарушив историческую непрерывную череду побед.

Ховард никак не мог выиграть. «Все единодушно согласились, что Сухарю не следовало участвовать в этих скачках в грязи, – писал Оскар Отис, поддерживая мнение многих других журналистов. – Почему его выставили – неизвестно. Но очень жаль, что его триумфальный поход на Восток так обидно захлебнулся».

Постепенно ироничные выпады в сторону Ховарда сошли на нет. Но это был далеко не последний раскисший трек. И далеко не последний трудный выбор для Ховарда.

12 октября 1937 года, после месяца отдыха, Сухарь продолжил свое победное шествие. С нагрузкой в 59 килограммов он первым примчался к финишу в континентальном гандикапе с богатым призовым фондом на нью-йоркском ипподроме Ямайка. Эта победа вознесла его на вершину рейтинга общей суммы выигрыша за сезон. За скаковой сезон 1937 года конь заработал 152 тысячи 780 долларов – на 8 тысяч больше, чем Адмирал. Когда он пронесся под финишной проволокой, фанаты начали скандировать: «Подавайте сюда своего Адмирала!»{291}

Смит и Ховард знали, что Адмирал к ним не приедет. Они отправились в Мэриленд, где Адмирал продолжал тренировки, чтобы вернуться к скачкам, и приготовились встретиться с ним там. У них было три возможности для встречи: 30 октября на гандикапе Вашингтона на ипподроме Лорела, на Пимлико Спешл на треке Пимлико 3 ноября и на гандикапе Риггса на ипподроме Пимлико 5 ноября. Оба коня были заявлены на участие во всех трех скачках.

Для Смита путешествие в Мэриленд было истинным удовольствием. Его успехи в воспитании Сухаря сочли в мире конного спорта настоящим чудом. Человек, которого еще год назад считали темной лошадкой, теперь приобрел статус непререкаемого авторитета среди коллег. По всем ипподромам тренеры начали составлять самодельные лечебные мази, пытаясь сварить то, что называлось «целебными бальзамами» Смита. Все хотели узнать, чем он подковывает своих лошадей. Тренеры следили за всем, что делал Смит, расспрашивали о методах воспитания его лошадей{292} – от питания до тренировок. Один предприимчивый промоутер даже предложил Смиту проводить учебные семинары.

Смит был потрясен. Он настаивал, что все тренерское сообщество выпускает из виду самое главное: дело вовсе не в мазях или подковах. «У нас есть великолепная лошадь, – говорил он. – Вот и все. И мы просто стараемся пользоваться обыкновенным здравым смыслом и на тренировках, и на соревнованиях».

Но был один поклонник, которому Смит не отказал. 16 октября Смит вывел накрытого попоной Сухаря в паддок перед гандикапом Лорела. Двадцать тысяч человек заполнили трибуны ипподрома, чтобы посмотреть на его забег. Когда Смит завел Сухаря в загон для седловки, из толпы вышел сутулый мужчина и направился прямо к нему.

– Меня зовут Фитцсиммонс, – сказал он, как будто Смит и сам этого не знал. – Я хочу попросить вас об одолжении.

Смит с благоговением слушал.

– Мистер Смит, я очень привязан к Сухарю и сочту за честь, если вы позволите мне подержать его, пока вы будете седлать.

Смит просиял. Он вручил Фитцсиммонсу поводья и молча оседлал Сухаря. А Джеймс стоял у головы коня, которого потерял. Через несколько мгновений конь был готов, Фитцсиммонс передал поводья Смиту и отошел{293}. Смит повернулся к Сухарю и заставил себя сосредоточиться. Позже он признался, что это был самый лучший момент в его жизни.

Спустя десять минут Сухарь финиширует одновременно с лошадью по кличке Овод, чья весовая нагрузка была на 4,5 килограмма меньше. В жокейской Поллард до самого последнего момента не знал, что на Оводе скакал Джордж Вульф.

До гандикапа Вашингтона, где должна была состояться встреча с Адмиралом, оставалось две недели.

Грозовой фронт докатился до Мэриленда, день за днем поливая трек. Смит уговаривал Ховарда пропустить гандикап Вашингтона. Ховард с присущим ему оптимизмом все-таки заявил лошадь на скачки, настаивая, что трек высохнет. Он ошибся. В день скачек проверка трека показала, что дорожки все еще сильно заболочены – причем больше всего у внутренней бровки, как раз там, где предпочитал скакать Сухарь. На сей раз никто не мог заставить их выставить Сухаря на соревнования, и Ховард отказался от участия. Стоя на фартуке ипподрома, Смит наблюдал, как Адмирал, лидировавший от начала до конца забега, с легкостью выиграл скачки.

После скачек Ховард узнал, что в конюшне Риддла его прилюдно высмеивали, утверждая, что он просто испугался Адмирала{294}. Чарльз был в бешенстве. Оба жеребца по-прежнему были заявлены на участие в Пимлико Спешл и в гандикапе Риггса. И в каждом соревновании был полный набор участников. Ховард и Смит предпочли бы, чтобы лошади встретились в соревновании один на один, тогда другие лошади не могли бы помешать им или повлиять на результат. Ховард снова попытался организовать такие матчевые соревнования.

Человека, с которым он связался, звали Альфред Гвинн Вандербильт-младший, как две капли похожий на актера Джимми Стюарта. Вандербильт был нескладным двадцатипятилетним мужчиной. Он держался кротко и скромно, что совсем не сочеталось с его сказочным богатством{295}. Его отец был наследником состояния Вандербильтов, владельцев железных дорог и океанских лайнеров. Отец его матери был создателем фантастически прибыльной сельтерской. В мае 1915 года, когда немецкая подлодка торпедировала «Луситанию» и отправила корабль, на борту которого находился и отец Альфреда, на морское дно, двухлетний Альфред унаследовал 5,8 миллиона долларов в государственных облигациях. Когда в 1933 году ему исполнился двадцать один год, эту сумму дополнили еще 2 миллиона долларов и огромное поместье в Мэриленде. Названный самым желанным холостяком, Вандербильт не ударился в загул, как это непременно сделал бы любой молодой мужчина, только вступивший во взрослую жизнь, имея бездонный банковский счет. С самого первого посещения ипподрома, еще ребенком, он страстно влюбился в конные скачки и знал, на что хочет потратить свои деньги. Молодой человек купил контрольный пакет акций легендарного, но ныне находившегося в бедственном положении ипподрома Пимлико и решил вернуть ему былую славу. Невзирая на юный возраст, он показал себя изобретательным и эффективным бизнесменом. Он переоборудовал Пимлико, установил систему оповещения и современные стартовые боксы и сровнял огромный холм во внутреннем поле, давший треку его прозвище, «Вершина старой горы», но мешавший наблюдать за скачками. К осени 1937 года Пимлико снова стал набирать популярность среди болельщиков, но процесс шел довольно медленно. Вандербильт хотел устроить какое-нибудь крупное спортивное мероприятие.